[Зимний салат]

Автор: Алинка *немного свихнутая*
Название: За кадром
Пейринг: Дориан Грей/Бэзил Холлуорд
Рейтинг: NC-17
Disclaimer: герои пренадлежат Оскару Уайльду, сюжет - Оливеру Паркеру.
Саммари: за кадром фильма "Дориан Грей". Что было после того, как Дориан поцеловал Бэзила?
От автора: 53 минута... мне нужно перестать пересматривать раз за разом этот кадр... впечатлительность, перевозбужденное состояние, тонкое чувство прекрасного и мозг и сердце извращенки в итоге сотворили ЭТО. Да простит меня мистер Уайльд.

Его рука лежала на плече художника, он был так близко, что можно было почувствовать его дыхание.
-Может, я не в полной мере выразил свою благодарность?
Бэзил смотрел прямо в прекрасные черные глаза Дориана: в них светился нехороший огонек.
-Я так не считаю, - начал было Холлуорд, но Дориан порывисто подался вперед и прижался губами к его губам. Прикосновение было таким неожиданным и чувственным, что художник растерялся. Практически тут же Дориан отстранился, проверяя реакцию Бэзила, его ресницы застенчиво затрепетали. Естественно, художник был в замешательстве. Губы Дориана скользнули ниже, припав к шее. Он провел языком по коже, найдя самую чувствительную точку. Бэзил вздрогнул, его дыхание участилось. Дориан горячими губами ласкал это место, все жарче впиваясь в кожу. Дразня, он отстранился и пристально посмотрел Холлуорду в глаза, а потом притворно стыдливо отвел взгляд, испытывая его терпение.
Художник больше не мог сопротивляться своим чувствам и раскрылся навстречу томному жару. Он подался вперед и начал целовать прекрасные губы самого желанного для него человека. Он был готов навсегда похоронить любовь в своем сердце, но Дориан был умелым провокатором, и Бэзил охотно поддался искушению.
Грей с готовностью отвечал его ласкам. Он положил руки на плечи мужчины и надавил на них. Бэзил понял, что Грей от него хочет, и, едва найдя в себе силы прервать поцелуй, опустился в кресло. Дориан посмотрел на него пылающим взглядом из-под полуопущенных ресниц. От застенчивости не осталось и следа, его взгляд застилала похоть. В глазах обычно сдержанного Бэзила он видел безумное желание и готовность на все. Художник падал бездну, имя которой было Дориан Грей. Дориан безумно эротично расстегнул свои брюки, вызывающе глядя Холлуорду прямо в глаза, и наклонился, чтобы запечатлеть на губах мужчины еще один горячий поцелуй. У Бэзила голова шла кругом от происходящего, здравый смысл оставил его, уступив место неистовому желанию овладеть возлюбленным.
Дориан выпрямился, развязывая галстук. Тьма в его бездонных глазах пылала. Он протянул руку, запустил пальцы в волосы Бэзила и мягко потянул его ближе к себе. Лицо художника оказалось на одном уровне с возбужденным членом Грея.
-Возьми его, - прошептал Дориан.
И Бэзил, не колеблясь, сделал это. Грей издал громкий стон и откинул голову назад, закусывая губу. Немногие это знали, но лучший художник Лондона был весьма искушен в оральных ласках. Его губы заставляли парня дрожать от удовольствия.
-Бэзил… - задыхаясь и глядя на мужчину затуманенными глазами, стонал Дориан. – Я так люблю вас…
Эти слова пробились в опьяненный страстью разум Бэзила. Слова, которые он так жаждал услышать, так легко сорвались с прелестных губ. Это казалось сном. Он крепко сжал руками бедра Дориана, оставляя на них белые следы, пальцами провел по бархатистой коже ягодиц, вверх – к спине. Каждым прикосновением он старался запомнить изгибы тела возлюбленного.
Дориан уже давно стонал в голос, да так громко, что Бэзилу казалось, гости услышат и сбегутся узнать, в чем дело. Но музыка полностью заглушала восторженные вскрики Дориана, а никому из гостей не приходило в голову подняться на второй этаж. Грей, который до этого одной рукой мягко теребил пряди волос Холлуорда, больно зажал их пальцами, другой рукой схватился за перила и выгнулся. Гортанно вскрикнув в последний раз, кончил. Бэзил не стал брезговать и все проглотил. Дориан рухнул на него, прерывисто дыша, мужчина слышал, как быстро и громко колотилось сердце. Парень положил голову на плечо Холлуорда и обнял его. На губах играла улыбка.
-Это было прекрасно, - прошептал он Бэзилу на ухо. Потом помолчал, отстранился и продолжил, нахмурившись. – Но… получается, я так вас и не отблагодарил.
Бэзил хотел возразить, но пальцы Дориана проворно скользнули вниз, обнаруживая всю силу желания мужчины. Снова взгляд глаза в глаза.
-Я не хочу, чтобы вы считали меня неблагодарным…
Дориан удобно устроился на коленях у художника, прижался всем телом к нему и обвил руками его шею. Поцелуй был долгим и чувственным. Затем Дориан помог Бэзилу снять сюртук. Его пальцы расстегнули жилет, рубашку и, едва касаясь кожи, исследовали грудь и живот мужчины. Невесомые прикосновения сводили с ума, взгляд черных глаз завораживал. Дориан светло улыбнулся, как он давно уже не делал; на мгновение мелькнула тень того Дориана, который наивным мальчиком приехал в Лондон. Он плавно сполз с колен Бэзила на пол, расстегнул его брюки и обнажил возбужденный член. Несколько секунд Дориан колебался. Кажется, он попробовал еще не все, и секс с мужчиной был для него внове. А может быть, он остановился именно перед Бэзилом. Но в глазах снова зажегся дьявольский огонь, и его язык дотронулся до головки. Бэзила словно пронзило током.
-Боже… - простонал он, впиваясь пальцами в ручку кресла.
Дориан явно был неопытен в сексе между мужчинами, потому что то и дело неловко оцарапывал зубами нежную кожу, отчего Бэзил дергался и зажмуривался. Но ничего другого он и не ждал от неопытного юнца и терпеливо сносил все. Грей старательно пытался повторить все, что делал с ним Бэзил. Конечно, в свой первый раз он был далек от совершенства, но, похоже, художнику было достаточно и одного старания, с которыми Дориан облизывал его член. Холлуорд положил руку на голову парню и постарался сделать его движения более размеренными.
-Дориан… - сладко выдохнул художник, с наслаждением поглаживая прекрасные черные волосы. Немаленький уже опыт и интуиция подсказывали парню, как доставить ему еще большее удовольствие. Теперь что-то в его ласках изменилось: они уже не были робкими и неуверенными, какими были сначала. Теперь Дориан чувствовал себя уверенно и дал себе волю. Возбуждение Бэзила достигло своего предела. Он напрягся, простонал что-то непонятное и излился в рот парня. Дориан мужественно попытался проглотить, но не смог и, поморщившись, выплюнул сперму на коврик. Потом, опустив голову, повернулся к Бэзилу, его взгляд был виноватым.
-Прости…
-Ничего, - ответил художник, все еще судорожно вдыхая воздух. – Тебе и не нужно было это делать.
Он замолчал, не зная, что еще сказать. Теперь все, что случилось, казалось неправильным и нелепым. О боже, он соблазнил Дориана! Или же наоборот, Дориан оказался соблазнителем?
-Мне нужно идти. Гости, наверное, потеряли меня, - сказал Грей и отвернулся, собираясь уходить.
-Послушайте, Дориан, - обратился к нему художник. – То, что между нами произошло, я думаю, нужно все забыть, будто этого и не было вовсе…
-Не сдерживайте своих чувств, Бэзил. Жизнь слишком коротка для этого, - устало ответил Дориан и начал спускаться по лестнице.
Художник глядел ему вслед и размышлял над этими словами. Затем он медленно застегнул пуговицы на рубашке и жилете. С его места было отлично видно, как Дориан, уже присоединившийся к вечеринке, развратно целует одну из проституток. Она отвечала ему, не замечая вкуса мужской спермы на его губах. Бэзил понимал, что для Дориана произошедшее между ними ничего не значит: просто еще одна победа его красоты и привлекательности. И эта мысль отзывалась болью в душе.
-Нужно развеяться, - пробормотал он сам себе и нашарил на полу сброшенный сюртук.
Разве мог он в ту минуту предполагать, что через несколько часов нежные руки, которые недавно еще ласкали его, отнимут его жизнь?..

@темы: фильм, fanfic, slash

---

"Согласие", мини

[S is for Sibyl]

Название: "Согласие"
Фэндом: Портрет Дориана Грея
Автор:  разложение-кун
Бета:  S is for Sibyl
Пейринг: Бэзил/Дориан
Рейтинг: R
Жанр: слэш, романс
Размер: драббл
Саммари: Бэзил предлагает Дориану написать его портрет.
Дисклаймер: права принадлежат гениальному, прекрасному, вечному и не смолкающему Оскару Уайльду
Предупреждение: слэш
Размещение: только с моего разрешения

Согласие

(Для Сибил с…)

Дориан набрал в грудь как можно воздуха.
Студию наполнял дурманящий аромат розовых кустовых роз, теплый ветер пробегал по гроздьям сирени и доносил благоухание сквозь настежь распахнутые окна. Сам Дориан тоже будто распахнулся настежь. Он отдыхал. Дориан возлежал на расшитой шелковыми нитями софе, меж его пальцев была зажата толстая кубинская сигара, через приоткрытые губы его вырывались серебристые кольца дыма, они переплетались друг с другом, что бы раствориться в атмосфере искусства.
Чуть поодаль, на грубо сколоченном табурете сидел художник, и выражение вымученной скорби не сходило с его лица. Указательным пальцем правой руки он водил по ладони левой, представляя, как рисует точеную линию губ, искривленную в легкой улыбке, разрез глаз, дуги бровей, таких светлых, что почти невидимых.
Дориан приподнялся на локтях, потревожив покой золотых завитков волос своей головы, и принялся следить за действиями художника. Тот вглядывался в пространство перед собой, а в воображении он уже покрывал готовую картину лаком.
-Бэзил ?
Из фантазий художника вывел голос Дориана, он вздрогнул от соприкосновения с реальностью.
-Да, мой мальчик? - рассеяно пробормотал Бэзил.
Он пытался ухватиться за остатки прекрасного видения картины, которое распадалось, разлагалось на составные атомы.
-Я бы не отказался от чашки чая, Бэзил.
-Тогда нажми на звонок рядом с собой, а когда войдет дворецкий, я прикажу ему подать чай. А пока, Дориан, ответь мне вот на какой вопрос - не согласишься ли ты позировать мне для картины ?
Юноша вздрогнул от неожиданности этого предложения, его пунцовые губы приоткрылись, обнажив абрис зубов, а сапфирово-синие глаза задумчиво скрылись за опахалами ресниц.
Повисшую неловкую тишину нарушил стук в дверь. Вошел дворецкий, вкатив сервировочный столик на котором стоял старинный заварочный чайник, окруженный фарфоровым сервизом.
-О, Паркер, Вы как всегда вовремя.
Дворецкий поклонился и удалился. Дориан поднялся с софы и принялся разливать чай. Зазвенела посуда, казалось, будто это пересмеиваются между собой тонко выписанные феи на стенках чашек, из носика заварочного чайника вырвались облачка пара. Безил тоже подошел к столу и принял кружку чая из рук Дориана, их пальцы соприкоснулись на мгновение; большой, указательный и безымянный; пальцы Дориана порхнули по пальцам Бэзила легко, как крылья колибри. Безил сжал руку в кулак и засунул ее в карман штанов, словно хотел сберечь прикосновения Дориана, как залог любви. Он взглянул на Дориана поверх чашки, скрыв заинтересованный взгляд за эмалированными феями на фарфоровых боках.
-Ну что, Дориан, ты примешь мое предложение ?
Дориан, размешивающий чай по часовой стрелке, сбился, принимаясь размешивать против часовой, добавил сахара и неспешно отпил.
-Право, Бэзил, неужели в этом есть такая необходимость ? Разве я лучше любого из твоих натурщиков ?
-Мне кажется, ты не осознаешь всю специфику твоей внешности. Ты - само воплощение красоты в чистом, первородном виде, Дориан.
Дориан посмотрел на свое искривленное отражение в серебряном боку чайника. Он невольно залюбовался синью своих ясных глаза, золотом кудрей, изящным рисунком алых губ. Вдруг его взгляд встретился с отраженным взглядом Бэзила, его поразила их непохожесть, разительный контраст, пролегающий между ними. Свинцовые тени под глазами Бэзила, мазок масляной краски возле его уха, хаос волос на голове, хаос мыслей в голове; сердце Дориана сжалось. Бэзил вдруг протянул руку и погладил его по бархатной щеке, такой нежной, что того гляди помнётся под рукой Бэзила. Дориан боялся пошевелиться, спугнуть момент этой внезапной близости между ними. Бэзилу же хотелось обнять Дориана, узнать запах пшеничный кудрей, проскользнуть пальцами за ворот туго накрахмаленного воротничка. Но он отнял руку от щеки Дориана, на миг ему показалось, что он увидел разочарование в глубине так дорогих ему глаз.
-Бэзил, у тебя такие красивые губы, мрачные и скорбные, можно дотронуться? - Дориан подался вперед.
Складки сюртука Бэзила соприкоснулись со складками пиджака Дориана, руки сплелись, костяшки пальцев побелели, Бэзил уже не мог понять, где кончается он и где начинается Дориан. Бэзил запустил пальцы в кудри Дориана, пальцы же Дориана замерли в нерешительности на медной пряжке ремня Бэзила. Он нахмурился и отвел взгляд в сторону. Он ничего не мог с собой поделать, ему очень нравился этот художник; выражение вселенской печали в его глазах, руки, творившие красоту, вызывали неподдельный интерес Дориана. Но как мучительно было осознавать, что, зайди они за грань морали общества, то разрушат все то, что было построено годами, всё то, на что надеялся Дориан. Но и что с того ? Дориан решился: его пальцы принялись расстегивать тугой ремень Бэзила, затем, по одной, расстегивать перламутровые пуговицы на рубашке художника, покрытой крапинками краски.
Бэзил прижимал голову Дориана к солнечному сплетению, прижимался лбом ко лбу Дориана, стараясь надышаться ароматом его кожи и запомнить, каким образом расположен каждый волос. Губы Дориана все еще отдавали жасминовым привкусом чая, непривычно жаркие, вступали в диссонанс с холодностью кожи Бэзила, ребра художника напоминали приоткрытые рты и Дориан целовал эти рты поцелуями без возврата, поцелуями в один конец.
Бэзил и Дориан лежали на полу, постелью им служила их же одежда, чай давно остыл, а их тела еще нет. Дориан повернулся к Бэзилу:
-Насчет портрета... Я согласен.
Бэзил набрал в грудь как можно воздуха.

@темы: fanfic, slash

---

Исповедь мертвого человека. Дориан/Безил, ангст, мини

[logastr]

Название: Исповедь мертвого человека


Автор: logastr
Бета: sige_vic
Фандом: Портрет Дориана Грея
Пейринг: Дориан Грей/Бэзил Холлуорд
Размер: мини
Жанр: слэш, ангст, драма, десфик.
Рейтинг: NC-17
Предупреждения: смерть персонажа, эрогуро, БДСМ, неигровое насилие, авторский взгляд на героев, не говорите потом, что вас не предупредили.
Саммари: тонкий слой декаданса, размазанный по всему тексту © фик написан по книге О. Уальда.



Он не мог быть в опере – лакей ошибся. Я пришел к Дориану на следующий день к завтраку, чтобы наверняка застать его дома. Даже представлять не хотел, что он испытывает – какое горе, тоску, может быть даже отчаяние, из-за внезапной потери возлюбленной. Она была так мила накануне своей гибели – немного простовата, но очень непосредственна.

Конечно, в глубине души я полагал, что такая девушка не пара моему Дориану. Но эту гадкую мысль я старался держать где-то глубоко, в самой глубине своей души, чтобы нечаянно не выпустить ее на поверхность. Гадкое есть почти в каждом – именно оно, всплывая из мутных вод сознания, уродует человеческую природу. Гадких мыслей надо бояться как огня.

Вот и стоя у дверей, я прогонял из своей души ревнивые мысли о том, что ради Гарри, ради Сибил Вейн, ради еще тысяч других удовольствий Дориан покинул меня. Мое общество ему наскучило, он пресытился, как и предсказывал Гарри… Или Уоттон говорил это про меня? Глупец, разве я могу пресытиться Дорианом? Ведь идеал встречают лишь раз в жизни.

Я пришел, чтобы утешить моего ангела, а нашел его вполне утешившимся.

– Вы в самом деле были в опере? Но… Дориан, я не могу в это поверить – мне кажется, что вы говорите не о том Дориане, которого я знаю. Вы не можете с таким равнодушием отзываться о смерти девушки, которую любили!

Дориан коротко глянул на меня, и в ту же секунду все мои сомнения развеялись. Чистый небесный взгляд.

– Возможно, – сказал он тихо, – вы и правы, Бэзил, но, как бы то ни было, я действительно был вчера в опере с Гарри. Я не ходил к матери Сибилл и вообще не хочу, чтобы мое имя упоминалось в связи с этим делом.

Дориан поставил бокал на стол и вытер рот салфеткой.

– А может быть, – сказал он уже совсем другим тоном, – это вы говорите о каком-то другом человеке, Бэзил. Вы не знаете меня.

– Нет, знаю, – горячо возразил я, – я знаю вас, Дориан. Когда вы впервые появились в моем доме, я был поражен вашей красотой. А красота телесная всегда отображает красоту души. Порок отпечатывается на лице так же ясно, как написанные чернилами строки на белом листе бумаги. Я – художник, и я хорошо это знаю. Вы же чисты, как ангел. Я читаю это на вашем лице, в ваших движениях, в вашем взгляде.

Я осекся, потому что мучительно боялся перейти границу, тонкую черту, отделяющую восхищение от обожания, даже обожествления. Полагаю, я мог бы напугать Дориана и еще больше отдалить от себя. Меньше всего на свете мне бы хотелось оказаться недостойным его. В волнении я отошел к окну.

– Это влияние Гарри, я знаю. Он смущает вашу душу своими насмешливыми рассуждениями о нравственности.

– Он сделал для меня больше, чем вы, Бэзил. Вы только разбудили мое тщеславие, – голос Дориана был все так же ясен и чист, как весенняя капель, но от слов веяло холодом. Что ж, он был прав.

Я обернулся. Мне очень хотелось, чтобы взгляд мой выразил всю глубину моей любви к Дориану, но к моему великому сожалению я художник, а не актер.

– Пусть так… Вы правы, Дориан. И я наказан за это. Или буду наказан когда-нибудь.

Да, я уже был наказан – мой идеал, моя муза, одухотворявшая самый воздух мастерской, в которой мой ничтожный талант изливался на холст, смотрел на меня холодно и даже рассержено.

– Чего вы хотите, Бэзил? Я не понимаю вас. Чего вы хотите?

– Я хочу того Дориана, которого я писал, – грустно ответил я.

– Что ж, я не изменился, посмотрите на меня. – Дориан подошел к окну и развернулся так, что рассеянный утренний свет осветил его прекрасное лицо.

Я смотрел на Дориана и не мог отвести восхищенного взгляда: чудесное лицо юноши – искренний взгляд больших голубых глаз, обрамленных пушистыми ресницами, высокий чистый лоб, сияющая кожа, губы совершенной формы, обещающие райское блаженство – изумительное лицо Антиноя, лицо, за которое можно и в самом деле отдать жизнь. Отдать жизнь – если только она понадобится ему.

– Вы бесподобны, – я смотрел на Дориана повлажневшими глазами, – бесподобны. Вы должны позировать мне снова, Дориан. Без вас мое искусство бедно.

– Нет! – выкрикнул Дориан резко. – Никогда больше я не буду позировать вам!

– Боже мой, Дориан, но почему?

– Не спрашивайте меня, Бэзил. – Дориан грациозно взмахнул тонкой рукой и отошел от окна в полумрак комнаты. Я почувствовал, как часть моей души отлетела от меня вместе с ним.

– Вы столько времени были моей музой, Дориан. Ваш портрет – лучшее, что я создал. Кстати, где же он? – Я оглядел комнату, будто только что увидел ее или обнаружил себя очнувшимся от прекрасного, но краткого сна. – Почему вы спрятали его?

Я быстро пересек комнату и уже взялся за ширму, загораживающую портрет, как меня остановил крик Дориана.

– Стойте! Не смейте, Бэзил. Я запрещаю вам смотреть на него!

Я обернулся:

– Запрещаете?

– Если вы только дотронетесь до ширмы, мы с вами больше никогда не увидимся!

– Запрещаете мне взглянуть на мою собственную картину? – Я все никак не мог взять в толк, что это не шутка, не странный розыгрыш, что Дориан говорит это всерьез.

– Она не ваша. Вы разве не помните, Бэзил, что вы отдали мне этот портрет в мою полную собственность?

– Это так. Но… Дориан, послушайте, – я сложил руки в молитвенном жесте, – послушайте, мне предложили выставить эту картину, и я не понимаю, что за удивительный каприз – вы ведь не будете возражать против выставки?

Дориан смотрел на меня глазами, полными неподдельного ужаса. Было неприятно, неестественно, почти невозможно видеть это выражение на его чудесном лице.

– Выставки? Но ведь вы говорили, что ни за что не будете его выставлять? Что за странная перемена?

Я опустился на бархатный диван. Вот я и подошел к своей черте – стоит ли ее пересекать? Ведь обратного хода не будет.

Дориан подошел ко мне, сел рядом и ласково взял мою руку, навеки впитавшую пятна от красок, свей тонкой, белой, чистой рукой.

– Скажите мне, Бэзил, скажите мне, почему вы не хотели выставлять его? Я клянусь, что не раскрою вашего секрета никому.

Я пересек черту.

– Я люблю вас, Дориан. С самого первого мгновения, как только увидел. В вас моя душа, смысл моей жизни, смысл моего искусства, наконец. Рядом с вами я написал свои лучшие картины. Только своим присутствием в мастерской вы освещаете меня божественным светом, одухотворяете мою кисть. Я лечу рядом с вами, подобно пущенной из лука стреле, попадаю точно в цель и никогда не промахиваюсь. Когда я написал ваш портрет – я слишком много рассказал в нем о своей любви. Мне было страшно, что люди увидят мою душу, мою любовь к вам. Люди не всегда понимают такую любовь, Дориан. Простите меня – я не должен бы говорить вам об этом, но вы спросили – и я не могу солгать вам. Я вообще никогда не смогу причинить вам боль нарочно, а если вдруг это случится ненамеренно – о, мне кажется, что сердце мое разорвется от горя в тот же самый миг. Я люблю вас, Дориан, и надеялся, что не только мне понятна моя любовь, что вы увидите ее на портрете тоже. Но я ошибся. Простите меня.

Я поднялся. У меня дрожали руки, поэтому я сжал их в кулаки. Бедный Дориан сидел на диване в молчании, потрясенный моим признанием.

– Я, право, Бэзил, – начал он несмело после некоторой паузы, – я, право, не заслужил этих комплиментов…

– Это не комплименты, это – исповедь. Отпустите же мне мой грех, Дориан.

Милый, милосердный юноша встал и обнял меня за плечи так целомудренно и нежно, что я ужаснулся своей нечистоте в сравнении с ним.

– Мы друзья, Бэзил. И всегда ими будем.

– У вас есть Гарри, – даже в такую минуту я не мог отказаться от ревности.

– Гарри это Гарри, но вы лучше его, я обязательно буду приходить к вам.

– Вы будете позировать мне?

– Нет. Мы будем пить с вами чай – это не менее привлекательно.



***

Дориан не пришел ко мне, хотя мы договорились встретиться назавтра же. Я не мог его винить – гораздо веселее проводить время с остроумным лордом Уоттоном, чем пить чай с влюбленным, а оттого невозможно глупым (и, видимо, скучным) художником. Моя мастерская, мой дом, мой маленький сад – были пусты без Дориана.

Когда-то, когда я был начинающим живописцем, только закончившим Кембридж юнцом, я с трепетом и любовью обставлял этот дом, оборудовал мастерскую, предвкушая, как легко и свободно будет вливаться солнечный свет в эти большие окна – так же, я полагал, будет изливаться свет искусства на мои полотна. Тщеславие, как его понимают обычно, мне чуждо – похвалы и успех у публики приятны, но не более того. Но я совершенно одержим тщеславием другого рода – в дни моей юности я мечтал написать полотно, которое отобразит красоту в ее полном, жизненном воплощении. Я готов был отдать за это что угодно – если бы нужно было писать картины собственной кровью, я бы писал кровью.

Мой садик – яблони, кусты дрока, дельфиниум, оплетший изящную скамью дикий виноград – как много времени провел я тут, наблюдая за красками природы, улавливая ее оттенки. Каждую весну на яблонях появляются белые, дрожащие цветы с нежно-пурпурными отливами на лепестках. На свету они просвечивают, и становятся видны тонкие, едва зеленые прожилки – каналы по которым сок жизни течет к каждой мельчайшей частице этого творения природы. Без этой живой воды даже самый прекрасный цветок вянет, теряет жизнь и красоту. Дориан стал для меня живой водой.

Когда в этом саду впервые зазвучал его смех, я начал жить – я даже помню, что он рассмеялся, глядя на то, как упрямая желтая бабочка, залетевшая в мастерскую, где я размешивал краски, из всех возможных мест выбрала мою голову и запуталась в растрепанных волосах. В тот день я написал пейзаж с Лондонским мостом. До этого эскизы, сделанные ранее, отказывались складываться в один сюжет – то свет казался мне искусственным, то композиция разваливалась на отдельные части. И вот он засмеялся – и я почувствовал, как жизнь вливается в мои вены, проникает в самые поры моей кожи, сосредотачивается в подушечках пальцев. Я схватил кисти и за час закончил работу!

Разве я мог не пойти к нему сам – я задыхался без него!

Правда, сначала мы встретились в клубе – я заметил, что улыбка его, когда он смотрел на меня, стала не такой теплой. Я в сотый, тысячный раз проклял себя за признание.

– Бэзил, друг мой, – лорд Уоттон неизменно был рядом с Дорианом, – как давно вас не было видно. Все уединяетесь ради искусства, бежите светской жизни. А между тем, светская жизнь – самое сложное из всех искусств. Здесь важны такие нюансы, что и не снились вашей кисти!

– Вы, как всегда, шутите, Гарри, – ответил я, глядя на Дориана. Он тоже смотрел на меня чуть насмешливо, но все-таки ласково. – Как вы поживаете, Дориан?

– Прекрасно, Бэзил! Я ничуть не скучаю в свете – полагаю, я прилежный ученик в искусстве жизни, как ты считаешь, Гарри?

– О, безусловно, дорогой мой. В этом искусстве вы скоро превзойдете своего учителя. Только не думайте, что я боюсь этого, превосходство можно отдавать только таким молодым и прекрасным созданиям, как вы. Ваша победа отнюдь не означает нашего поражения. Быть побежденным Ахиллесом – что может быть почетнее!

– Так вы признаете мою победу? – спросил его Дориан, заливаясь смехом.

– Вам так важно мое признание? Это условности, поверьте, только победитель может по-настоящему утверждать, что он победил. Всегда ведите себя так, будто вы властелин мира, – он устрашится и сам упадет к вашим ногам. Делать вид, что ты победитель, – уже победа. Однако мы забыли о нашем добром Бэзиле. Что вы думаете по этому поводу, Бэзил?

– Ты прекрасно знаешь, Гарри, – ответил я слегка смущенно, – что я не люблю упражнений в остроумии. Я думаю, что есть люди, такие как Дориан, которые достойны быть победителями, а не только казаться ими.

– Да вы филистер! – Гарри расхохотался и тут же переменил тему. – Мы поедем к мадам сегодня, Дориан? Возьмем с собой этого простака, чтобы немного проветрить его лохматую голову?

Дориан покачал головой:

– Я слишком устал сегодня, дорогой Гарри, но мы можем поехать втроем ко мне – у меня отличное рейнское. Мы будем пить его из тех прекрасных бокалов с красными камнями, что вы подарили мне, Гарри, и подшучивать над нашим дорогим художником.



***

В гостиной у Дориана мне стало не по себе – взгляд мой волей-неволей постоянно обращался к пустому месту на стене, где еще неделю назад висел написанный мной портрет. О, какая тоска охватывала меня, когда я видел пустую деревянную панель в этом месте.

Я – художник, и я люблю свои работы. Но этот портрет – его я любил особенно. Пока я писал его, меня не покидало ощущение возвышенного, чистого счастья. Любой, кто хоть раз в жизни брал в руки карандаш или кисть, поймет, что, как бы ты ни был захвачен идеей, какое бы вдохновение тебя ни охватывало, в изображении, которое ты получаешь, в твоем собственном творении всегда есть что-то, что делает его несовершенным в твоих собственных глазах. Художники прошлого полагали, что Божественный Эйдос не доступен простому смертному напрямую – нам требуется усилие и тяжелый, почти ремесленный труд, чтобы постичь замысел творца, постичь идеальную красоту вещей и попытаться воплотить ее в своем творчестве. Я думаю, что только благодаря Дориану мне открылось подлинное знание, подлинное видение предметов, природы и людей вокруг. Когда я писал его портрет – я видел перед собой не просто юношу, прекрасного душой и лицом, но Бога. Да, я будто бы смотрел ему в Лицо, слушал его Глас из тернового куста. Я стремился соединиться с ним всей своей душой и весь, без остатка, вылился в этот портрет.

И пустота, темный лак дубовой панели на стене как будто пробивали брешь в моем сердце.

– Что-то вы чрезвычайно рассеяны сегодня, дорогой Бэзил, – обратился ко мне Гарри после того, как я окончательно упустил нить разговора и ответил на его реплику невпопад.

Я посмотрел на лорда Уоттона – мне всегда нравился лорд Генри, несмотря на то, что о нем говорили в свете. Он был из тех людей, которые как огня боятся прослыть хорошими, и поэтому слывут в обществе сущими дьяволами. Но я как никто другой знал, как тонко умеет Гарри чувствовать подлинную красоту – такой человек просто не может быть порочным.

– Простите, Гарри – ответил я, – я действительно углубился в свои мысли. О чем мы говорили?

– Я спрашивал вас, видели ли вы новую постановку в Королевском Театре?

– Да, я был там вместе с леди Гледис, Гарри. Кажется, что и вы были там с Дорианом, но я потерял вас в партере.

– Это пустяки, но как вам показался спектакль? Критика бушует, а я нахожу его полной и очаровательной безвкусицей. Мы с Дорианом как раз говорили о том, что только по настоящему безвкусные вещи переживут свое время.

– Вы любите парадоксы, Гарри. Я же смотрю на искусство совершенно иначе.

– О, мы с Гарри это прекрасно знаем, Бэзил. – вмешался Дориан. – Вы добрый малый, но даже странно, насколько вы далеки от того, что воплощает ремесло живописца.

– Нет, Дориан, – рассмеялся лорд Уоттон , пригубив вино из тонкого бокала, – не говорите о ремесле. Бэзил Холлуорд – художник, творец, а не ремесленник. Взять хотя бы тот замечательный портрет, что он написал для вас. Это же поистине шедевр. Но, постойте-ка, – Гарри обернулся, оглядывая комнату, – я не вижу его здесь. Куда вы запрятали его, Дориан?

Я видел, что Дориану неприятно даже упоминание о портрете. Тогда я даже предположить не мог, что на самом деле заставило его возненавидеть мою работу, – единственное, что мне пришло в голову – он не хотел видеть ежедневно такое очевидное свидетельство моей любви к нему.

– Дориан одолжил мне его для выставки в Париже, Гарри. Его еще надо покрыть заново лаком… так что…

– О, вы все-таки решили выставить его. Это чудесно, Бэзил! Такое прекрасное произведение просто грех прятать от публики. Красота природная недолговечна и мимолетна, и только искусству дано ухватить, остановить мгновение. Не знаю, что вы думаете о модных французах, но я полагаю, в их порыве ухватить впечатление есть смысл…

– Моне очень хорош, это совершенно точно, а Сислей слишком дробит впечатление.

– Я не отдавал вам портрета для выставки, – вдруг прервал нашу беседу Дориан, – зачем вы солгали?

Воцарилось неловкое молчание. Дориан смотрел на меня своим ясным взглядом, так что я не мог не устыдиться. Я ведь и вправду солгал, хотя и сделал это из лучших побуждений. Краска стыда залила мое лицо.

Первым нашелся, конечно, лорд Генри. Он рассмеялся и сказал, наполняя наши бокалы светлым рейнским:

– Всегда отличать правду от лжи – моя тайная мечта. Вот в какой области должны применять свою смекалку наши многочисленные изобретатели! Нужно придумать прибор, который бы показывал, лжет собеседник или нет. Например, если лжет – какая-нибудь чертова стрелка указывала бы на красный, а если говорит чистую правду – на синий. Я прошу вас друзья, давайте выпьем за то, чтобы мне в своей жизни не пришлось много общаться с синими – они так скучны, а скука меня старит.

Я сделал глоток, но не почувствовал вкуса вина.

Неловкость сгладилась, но вечер у нас явно не клеился. Генри быстро собрался, отговариваясь утренним визитом к старой тетке, которая все никак не смилостивится над родственниками и не покинет этот мир.

Я тоже хотел уйти, но Дориан остановил меня.

Когда за лордом Уоттоном закрылись двери, он подошел ко мне и взял за руку.

– Милый Бэзил, – сказал Дориан, заглядывая мне в глаза, – не сердитесь на меня, я вовсе не хотел испортить ни этот вечер, ни наши отношения.

– Разве я могу сердиться на вас? Вы же прекрасно знаете, как я люблю вас, и солгал только потому…

Он положил свою руку мне на губы, и по моему телу как будто прошел электрический заряд.

Мне никогда раньше не приходилось испытывать ничего подобного – никогда раньше меня не касался так интимно, так близко и нежно никто хоть сколько-нибудь подобный Дориану.

Священный трепет, который я испытал, отразился в моих глазах, и Дориан просто не мог его не заметить. Он убрал руку и прикоснулся к моим, разом пересохшим, губам, легким поцелуем. На меня обрушился целый водопад ощущений: я чувствовал его вкус – чуть сладковатый и терпкий от выпитого вина, нежный, как прохладное августовское утро; я уловил его запах – горячий, как нагретый морской песок, отдающий розой и жасмином; я слышал, как бьется кровь у меня в висках.

И я окаменел. Превратился в соляной столб, как ослушавшаяся Бога Ирит. О, несчастная жена Лота, совмещавшая в себе женское и мужское, зачем ты выбрала женское? Зачем я выбрал вслед за тобой? И я ли делал этот выбор?

Дориан закинул руку мне за голову и притянул ее ближе, целуя все сильнее и сильнее. Я же робел обнять его.

– Ну что же вы? – зашептал он мне на ухо через минуту моих тягостных промедлений. – Скажите, что любите меня, докажите, что любите меня, Бэзил!

Я уже много раз говорил Дориану о своей любви. Казалось бы, что изменится от повторения? И все-таки, изменилось многое, если не все. Замечали ли вы, как многозначно простое слово «любовь» – в нем может звучать звонкий ручей романтической дружбы, а может – тяжелый, мутный водопад плотского желания.

Я скорее выдохнул, чем произнес это вслух: «Я люблю вас, Дориан». В моем «люблю» в этот раз звучало все, все краски разом. Я поднял руки и прижал его к себе, осознавая вожделение, как манну небесную.

В ту же секунду Дориан вырвался из моих объятий и отбежал в другой конец гостиной.

– Уходите, Бэзил. Сейчас – уходите, – в голосе его была слышна властность победителя. – А завтра… нет, в субботу. Да. В субботу я приду к вам сам… пить чай.

Я повернулся и вышел, скомкав слова прощания.



***

Зная, что Дориан ведет насыщенную светскую жизнь, а также вполне осознавая свою собственную непривлекательность для него, я старался не слишком надеяться на его визит.

Тем не менее с самого утра я рыскал по дому, как волк по клетке зверинца. Комнаты были идеально убраны, ковры вычищены, приготовлен самый лучший эрл грей и чудесные маленькие французские пирожные. Конечно, я прекрасно понимал, что чаепитие – условность и что если Дориан все-таки придет, то придет не за чаем. Но условности и ритуалы нашего времени, несмотря на то, что остроумцы вроде лорда Уоттона, готовы обливать их и тех, кто за них цепляется, презрением, представляют собой спасительный якорь в сложных ситуациях. Когда вы ждете любимого – вы ждете его только с одной целью: чтобы любить. Но что вы вкладываете в этот глагол? Совпадет ли ваш выбор из всего многообразия значений этого слова с выбором того, кого вы любите, или вас ждет трагическое непонимание, несовпадение и обида? «Пить чай» – это проще и правильнее, за это можно уцепиться кончиками пальцев и держаться, держаться, держаться, чтобы не сорваться в пропасть. В конце концов, даже если он не придет – можно сделать вид, что ему было в этот день не до чая…

Но несмотря на чай: нежно-фарфоровую сервировку, терпкий аромат, искушение шоколада, – я велел перестелить постель в спальне. А еще, преодолевая дрожь в руках, приготовил кисти и холст, не смея надеяться, но все-таки надеясь. В этом была какая-то изумительно тонкая ирония, вполне в духе Гарри, я не мог решить, чего я хочу больше – белизны простыней или белизны холста.

Когда лакей доложил о приходе мистера Грея, я все еще терзался этим выбором.

Дориан вошел, распахнув двери, сияющий и великолепный, в белом камзоле, шелковом галстуке под цвет небесных глаз.

– Ох, как я рад! – я вскочил ему навстречу. – Как я рад Дориан, что вы все-таки пришли! Будете чай? Или вот, у меня есть вино, может быть, не такое великолепное, как у вас, но все-таки недурное. Проходите же, прошу вас.

– Чай? В самом деле? – Дориан рассмеялся, стягивая перчатки. – Вы умеете удивлять, Бэзил. В нашем обществе не принято и в самом деле поить чаем в гостях в субботу.

Он обошел комнату, осматриваясь.

– А у вас ничего не изменилось. Все так же светло и приятно. Разве что гораздо чище.

– Я очень рад, что вы пришли, Дориан, – повторил я невпопад.

Дориан сделал круг по гостиной и подошел ко мне вплотную:

– Мы ведь не будем в самом деле пить чай? – спросил он, глядя мне в глаза. – Будьте прямодушны, каким вы всегда мне нравились, дорогой Бэзил. – И он быстро поцеловал меня в губы, с налету, без подготовки, так что сердце мое пустилось с места в галоп. Потом Дориан снова отошел от меня и снял камзол, оставшись в парчовом щегольском жилете.

– Ну что же вы? Не стойте столбом, заприте двери и идите ко мне.

Я послушно повернулся и запер дверь.

Дориан сел на диван, положа ногу на ногу и чуть насмешливо глядя на меня. Я осторожно присел рядом и положил руку ему на плечо. Он покосился на нее взглядом, все еще улыбаясь, а потом сбросил ее.

– Знаете что, Бэзил. Давайте сразу договоримся. Что, как и когда делать, буду решать только я. Если вас это не устраивает, то, увы, мне лучше уйти.

– Мальчик мой, – воскликнул я, содрогаясь от мысли, что он мог неправильно меня понять, – я никогда не взял бы на себя смелость руководить вами, и, уж тем более, указывать вам!

– Отлично. – Дориан в свою очередь положил руку мне на колено. – Снимите вашу блузу, от нее пахнет льняным маслом.

Я повиновался. С того момента, как я по его приказанию расстегнул верхнюю пуговицу, началась наша игра в Прекрасного Принца и его Послушного Раба, игра, в которой со временем все меньше и меньше оставалось игры.

Я остался в одних брюках, а мой Дориан с любопытством рассматривал меня. Под его взглядом я смущался все больше и больше.

Мне не впервые приходилось раздеваться перед мужчиной, с которым я собирался вступить в половую связь, но я впервые чувствовал себя совершенно обнаженным, даже будучи не полностью раздет. В моей душе нарастало смятение, страх, какой, должно быть, бывает у невинной девушки в первую брачную ночь – страх и томление одновременно. Когда я почувствовал, что больше не вынесу ни секунды, Дориан вытянул руку и провел тонким пальцем по моей груди, разделяя, взрезая ее на две половины.

– Мой дорогой, – прошептал я, теряя дыхание, – мой дорогой…

Дориан вдруг посмотрел на меня своим чистым взглядом.

– Вы хотите меня, Бэзил? Очень хотите? А вы когда-нибудь вступали в такую преступную связь? Вы ведь знаете, что это считается преступлением? Как вы относитесь к преступлению?

Я сглотнул слюну, ставшую вязкой, как черная патока.

– Дориан, я…

– Говорите! – приказал он, а сам наклонился и поцеловал меня в ключицу.

– В колледже я был влюблен в одного мальчика, – начал я, прерываясь, чтобы перевести дух, заходящийся от прикосновений его горячих губ к моей коже, – я рисовал его лицо на полях тетрадей, сочинял милые стихи, бездарные, зато очень искренние…

– Вас наказывали? За рисунки в тетрадях.

– Бывало…

– Повернитесь спиной. Говорите дальше.

– Я так и не решился признаться ему, мы разъехались после окончания учебы, и моя влюбленность поблекла.

– Дальше.

– О, господи, Дориан… – Он втиснул свою руку в мои брюки сзади, и только тут я впервые осознал, что он действует как опытный любовник.

– Говорите! – Свободную руку он запустил в мои волосы и потянул назад.

– О, впервые я вступил на путь греха уже дома…

– Что это был за мужчина?

Руками я упирался в диванный валик, брюки с меня сползли, и уж теперь-то я действительно был полностью обнажен перед ним. Его горячий язык оставлял огненные дорожки у меня на спине, пальцы его были внутри меня, он тянул меня за волосы – и все это вместе лишало меня возможности связно мыслить.

– Говорите!

– Это была женщина. Кухарка. У нее было теплое, мягкое, большое тело. Она утешала меня.

– Утешала? – Дориан засмеялся. – Давайте дальше.

– Дориан, не стоит…

Он ударил меня рукой по щеке и по уху, так что в голове зазвенело.

– Говорите!

– Первый мужчина… Я купил его… любовь за деньги…

Дориан нажал ладонью мне на спину, и я упал грудью на свои руки. Он вошел в меня резко, так что я вскрикнул. Он и сам зашипел от боли.

– Надо было… Дориан… у меня в спальне…

– Замолчите. – Он подался назад. – То есть рассказывайте дальше. Что было дальше, Бэзил? Вы спали с Гарри?

– Нет! – Я ужаснулся такому предположению. – Мы друзья, я никогда не любил его в этом смысле.

Дориан опять рассмеялся.

Он двигался во мне ритмично и жестко, одновременно ласково поглаживая мою спину. Больше он не требовал, чтобы я говорил. Да я бы и не смог – все до единой мысли улетучились из моей головы. Я не думал – только ощущал. Его внутри себя, соединение и боль, сладость прикосновений и горечь разъединения. Когда он опускал свою ладонь мне на поясницу, подаваясь вперед, я страстно хотел сжаться до того клочка кожи, который закрывали его пальцы, а когда он почти выходил из меня, слезы невольно выступали у меня на глазах – такой невыносимой казалась мне разлука.

Наконец он издал победный крик, и одновременно с этим белое семя исторглось и из меня, запачкав диван и мою одежду.

Передохнув, Дориан пощекотал языком мою влажную спину.

– Ну как? – Он так это спросил, как будто я был в состоянии оценить его мастерство или вынести вердикт его опыту. Я молчал, не зная, что ответить, в какие слова облечь мои чувства.

– Не уходите, – наконец сказал я, – не оставляйте меня. Будьте со мной всегда.

Он понял мои слова иначе.

– Меня ждет Гарри, мы собирались сегодня в оперу.

Дориан поднялся, и я едва не разрыдался, оставшись один.

– Пойдемте в оперу с нами, Бэзил? – предложил он, правда, без особого энтузиазма.

– Останьтесь со мной, – снова попросил я, – чай и… шоколад…

– Святые Небеса, Бэзил, не будьте таким занудой. Прощайте. Может быть, я приду еще завтра. А может быть, и нет… Или знаете что? Я пришлю вам записку, когда снова захочу вас увидеть.

Он быстро поправил одежду, отпер двери и ушел.

Я натянул брюки и окинул взглядом одинокую комнату. Подошел к чайному столику, взял шоколадное пирожное. От жара моей руки шоколад быстро плавился, превращаясь в бесформенную грязную массу. Я прижал ладонь к груди и размазал по ней французский десерт. Коричневые омерзительные разводы… Мне хотелось заплакать, разбить весь фарфор, порвать все начатые холсты, сжечь все готовые картины, уничтожить себя целиком и полностью.

И я ничего этого не сделал, потому что должен был ждать, когда Дориан позовет меня к себе.



***

Записку я получил через неделю, на протяжении которой почти не выходил из дома. Пытался писать, но получалось плохо. Несколько раз я погружался в такую глубину отчаяния, что готов был покончить с собой, но была и пара восхитительный мгновений, когда надежда и вдохновение подхватывало меня на божественную ладонь.

В назначенный час, робея как мальчишка, я вошел в гостиную Дориана.

Дориан встретил меня приветливо – он явно был в приподнятом настроении.

– Проходите, дорогой мой Бэзил, – сказал он с очаровательной улыбкой, – проходите, садитесь вот сюда, тут вам будет удобно. Я приказал подать нам виноград и апельсины. Вы любите апельсины? Впрочем, я не знаю человека, который бы не любил апельсинов – в этих удивительных плодах как будто сосредоточенна энергия солнца.

– Как вы красиво сказали, Дориан, – я сел на рекамье у окна.

– О, пустяки, не хвалите меня слишком сильно, не то я разбалуюсь. Как вы проводили время без меня? Написали что-то новенькое, расскажите мне.

– Нет, Дориан, – я улыбнулся, радуясь его хорошему настроению, – у меня мало что получалось. Вот если бы вы… нет, нет, я говорю не о позировании. Просто посидели бы рядом, пока я работаю. Вы вдохновляете меня, как настоящий бог искусства.

– Мне бы хотелось уметь что-то подобное, Бэзил. Создавать прекрасные вещи – вот истинный, высокий жребий, не так ли?

– Вы сами, весь – олицетворение искусства, Дориан. Но как вы провели это время?

– По большей мере праздно. Гарри говорит, что ничегонеделанье – самое полезное занятие на этом свете, оно не увеличивает количество безобразного. И я, иногда, с ним вполне согласен. По крайней мере, в отношении себя – вы совсем другое дело, дорогой Бэзил. У вас есть возможность творить. Как вы думаете, меня можно научить живописи?

Это был тонкий лед. Я не мог солгать ему – но сказать правду так, чтобы не унизить его достоинство было чрезвычайно трудно.

– Вы знакомы с племянницей леди Давенпорт, мисс Октавией Уолтер?

– Да, но при чем тут…

– Дорогой мой, научиться писать картины может кто угодно. Я уверен, что у вас это получилось бы. Но зачем это вам? Мисс Уолтер училась живописи в Париже, она пишет неплохие пейзажи и натюрморты. Но знаете, она не художница. Художник ведь не тот, кто овладел ремеслом, а кто не может не писать, тот, кто ведом высшим вдохновением, ангельской музой. В ушах его слышен трубный глаз, в глазах – потусторонний огонь. Он безумец, одержимый… Часто очень несчастный по таким поводам, которые другим людям кажутся пустяками. У него нет семьи и нет времени для друзей, он часто подвергается осмеянию за свою работу – гораздо чаще, чем удостаивается похвалы публики.

Дориан рассмеялся, но я видел, что смеялся он, скрывая за этим смехом обиду.

– Ради всего святого, не обижайтесь на меня, Дориан, – сказал я, – вам известно, как я боготворю вас.

– Пустяки, – сказал он, поднимаясь с кушетки. Он подошел к окну и отвернулся от меня, глядя на разноцветные стекла витража.

– Ох, ну простите меня, – я попытался перевести все в шутку, – я не такой уж и знаток. Если хотите, я с величайшим удовольствием буду учить вас, пока вам не наскучит. – Я поднялся и подошел к нему, положив осторожно руки ему на плечи. Мне так хотелось его утешить, объяснить ему. – Ваш самый большой талант, Дориан, – ваша чистая прекрасная душа!

Он резко обернулся и посмотрел мне в глаза:

– Вы так полагаете?

– Я это вижу так же ясно, как этот весенний день за окном.

– Что ж, – сказал он, капризно закусив губу, – но вы меня обидели!

– Любое наказание, мой Прекрасный Принц, все, что вам будет угодно, – ответил я, улыбаясь.

Он положил свою прекрасную голову мне на грудь, слушая биение сердца.

– Вы и в самом деле так любите меня, Бэзил? И в самом деле готовы пожертвовать ради меня всем? Действительно? А если я прикажу вам никогда не рисовать?

Я осторожно обнял его:

– Вы не сможете поступить так жестоко, Дориан.

Он чуть отстранился и потянулся ко мне губами. Я поцеловал его со всей нежностью, на которую был способен.

Дориан ответил мне тем же. Мы целовались, освобождая друг друга от одежды, охваченные внезапным нестерпимым желанием. В этот раз я чувствовал, как тянется ко мне Дориан, как он доверяет мне, как хочет меня. И это знание возбуждало даже сильнее, чем его горячие прикосновения.

В итоге наших суматошных движений: глубоких поцелуев, одновременных манипуляций с одеждой, попыток найти опору, остановить головокружение, ослабить биение сердец, замедлить ток крови, – мы оказались на полу рядом с кушеткой. Хрустальное блюдо с виноградом, стоявшее на маленьком чайном столике упало на пол, и с тонким печальным звоном разлетелось вдребезги.

Дориан упал спиной на ворох одежды, и я не мог хотя бы на секунду не остановить наш сумасшедший вихрь, чтобы полюбоваться им.

Его золотые кудри разлетелись вокруг головы божественным ореолом. Голубые глаза были широко распахнуты, алые чуть приоткрытые губы влажны, на его фарфоровой коже сейчас был особенно заметен нежный румянец того неповторимого оттенка, который бывает только у очень белокожих и очень молодых людей.

Он раскинул руки, и я следил взглядом за изящной линией его ключиц, его белая грудь вздымалась от дыхания, а соски были темны, как виноградины, рассыпавшиеся вокруг нас.

– Возьмите меня, – тихо сказал Дориан, заметив, что я рассматриваю его. – Вы ведь хотите меня, хотите?

– Я жажду вас, Дориан, вы мой опиум, моя амброзия, мой бог, – слова были мелки по сравнению с тем, что я ощущал в эту минуту.

В мгновение я скинул брюки и опустился на колени перед моим богом. Он обхватил меня ногами и тихонько рассмеялся.

Мне пришлось преодолевать благоговение и робость, чтобы осуществить свое желание. Дориан всегда был совершенством, но в тот день я возвел его на совершенно недостижимую высоту. Его мужской орган едва ли не превосходил красотой античные образцы, но при этом он был живой, наполненный огнем желания и смотрел вверх под восхитительным углом. Я не мог сдержаться – наклонился и поцеловал алеющую вершину. Дориан шумно вдохнул воздух.

Слаще меда, слаще райских плодов был мой Дориан. Он запустил свои великолепные пальцы мне в волосы и направлял меня. Все слилось для меня в одно зачарованное, райское мгновение – я не заметил собственной разрядки и только потом, когда его семя, как сок из переспелого плода, ударило мне в небо и я, вкусивший нектара, упал рядом с моим божеством, я обнаружил, что и мои колени испачканы.

Я лежал рядом с Дорианом на животе, едва переводя дух от счастья, когда он поднялся и сел на меня верхом.

– Я велел вам взять меня, а не вести себя подобно похотливому псу, – гневно воскликнул он. Я повернул голову на бок и увидел, как его изящные пальцы подняли с ковра острый осколок хрусталя.

– Дориан, – начал я, но мне пришлось закусить губу, чтобы не закончить криком. Плечо ожгло болью.

– Если бы вы любили меня, Бэзил, вы бы сделали, как я сказал вам. – И он снова провел стеклом по моей спине.

– О, не сомневайтесь в моей любви, Дориан, что угодно – только не сомневайтесь в ней!

Три глубоких пореза – как след от когтей гигантской кошки. Что значит физическая боль против страданий души? Я – художник, я хорошо знаю, как мучит немота, неспособность выразить то, что чувствуешь, видишь, ощущаешь; когда ты выливаешься на холст всей своей сутью, а зритель видит только набор ярких пятен. Нет сильнее муки, чем та, которую ощущаешь, когда тот, кого ты любишь всем сердцем, тебе не верит.

Дориан отбросил окровавленный осколок и развернул меня к себе лицом.

– Вы прикусили губу, – сказал он, пристально разглядывая мое лицо. – Вот тут. – И он провел пальцем по моим губам.

– Мне не больно…

– Бэзил, Бэзил, только не лгите мне – я вижу слезы у вас на глазах!

Я улыбнулся и поймал его руку, которая несколько секунд назад держала осколок вазы. На его ладони и на большом пальце остались царапины от острого края стекла.

– Вот видите, Дориан, вы поранились. Если у меня на глазах слезы – то только из сочувствия к вам. – И я поцеловал его ладонь.

Дориан вырвал руку и поднялся с пола.

– Знаете что, Бэзил? Это мне кажется слишком уж пошлым, даже для вас. – Он помолчал, возвышаясь надо мной, как прекрасная скульптура Кановы. – Хотя кровь на вашей смуглой коже выглядела красиво. Как рубины в золотой оправе. Надо будет как-нибудь повторить…

Я сел, опираясь на руки:

– Когда вам будет угодно?

– Одевайтесь, – Дориан рассмеялся, – поедемте со мной к леди Глэдис. Гарри, я думаю, удивится, увидев нас вместе.

***

С того дня наши интимные свидания с Дорианом стали регулярными.

И мы повторяли «рубины в золотой оправе» не раз и не два.

Для меня это была ничтожная плата за то, чтобы видеть Дориана, иметь восхитительную возможность прикасаться к его коже… и писать.

Да, я снова почувствовал небо в своих руках, дрожание божественного вдохновения на кончиках пальцев, на конце кисти. Как будто причиняя физическую боль, Дориан отдавал мне часть себя, часть своего великолепия, часть истинной красоты.

Через месяц я готов был к новой выставке. Мои работы получили восторженные отзывы в газетах, заработали немалую прибыль агентам и недоумение в светских салонах – все, как обычно. Помимо вдохновения, прикосновения к божественному искусству и созидания красоты, жизнь художника состоит еще и из весьма прозаических вещей – таких, как контракты с салонами и агентами. После успеха в Лондоне мне необходимо было везти картины в Париж.

Но для этого мне нужно было расстаться с моим Прекрасным Принцем.

– Мне нужно уехать в Париж хотя бы на неделю, Дориан, – сказал я ему робко, еще так и не решив до конца, действительно ли я хочу поехать.

Мы лежали на кровати в его спальне, утомленные любовью и небывало жарким летом. Дориан курил сигареты, пропитанные опиумом, и то ли от их дурманящего запаха, то ли от испепеляющей меня любви кружилась голова. На животе его – на тонкой золотистой дорожке волос, спускающейся к лобку, собрались крошечные капельки пота, которые мне мучительно хотелось слизнуть языком. Гораздо больше, чем уехать в Париж.

– И что вы думаете? – спросил он, выдыхая мне в лицо сигаретный дым.

– Я не знаю, Дориан. Мне хотелось бы узнать ваше мнение… разрешение…

– Разве я приковал вас к себе? Разве вы мой раб? Поезжайте хоть в Африку.

Я прикрыл глаза.

– Я не имел в виду, Дориан, что нужен вам настолько, или что предполагаю, что вы будете скучать. Просто я сам боюсь не выдержать.

– Святые Небеса, Бэзил, не сошелся же на мне свет клином? Найдете себе в Париже свеженького мальчика, заиграетесь и забудете скучать.

Я рассмеялся:

– Вам нравится дразнить меня, Дориан. Ваши шутки не уступают остротам лорда Уоттона!

– Я вовсе не шучу. Поезжайте и, больше того, я приказываю вам поехать и найти там мальчика.

– Вы отправляете меня к проститутке, Дориан? – Я был несколько обескуражен его серьезным тоном.

– Нет, нет. Просто поезжайте в Париж, познакомьтесь там с каким-нибудь молодым человеком и соблазните его. А потом, через неделю, бросьте его без всяких объяснений и возвращайтесь ко мне.

Он сказал это так жестко, что на какую-то секунду я увидел, как его прекрасное лицо исказилось в страшную гримасу. Нет, скорее, это было не видение. За то время, что мы были знакомы с Дорианом, я чувствовал, как между нами сначала образовалась, потом окрепла некая невидимая связь. Как будто между нашими сердцами протянули чувствительную нить, которая работала, как передатчик, как телеграфный провод. В каждую минуту, даже когда мы были в разлуке с Дорианом, я ощущал его настроение – печалится он или веселится, полон бодрости или впадает в уныние. Я ощущал себя резонатором, камертоном, настроенным на ноту под названием «Дориан Грей». И вот за эту нить дернули особенно сильно – так, что сердце мое потянулось и едва не вырвалось из груди. Это было всего лишь мгновение, но я успел облиться холодным потом страха.

Я вытянулся рядом с Дорианом на кровати и попытался выровнять дыхание.

– Нет, я не поеду в Париж, Дориан, – сказал я, когда это мне наконец удалось.

– Это еще почему? Я приказываю вам!

– Я не поеду. Я не могу расстаться с вами.

– Поедете! – Дориан вскочил и в гневе ударил кулаком по кровати. Теперь он действительно рассердился, но это было уже не страшно.

– Дорогой мой, – ответил я ему, – я так люблю вас, что не смогу не только соблазнить другого, но даже посмотреть в его сторону. Это просто невозможно.

– Невозможно? Невозможно! Вы просто хотите остаться чистым, вы все время показываете мне, как низко я пал, какой я великий грешник. Постоянно упрекаете меня, рядом с вами я никогда не могу казаться достаточно хорошим даже для самого себя!

– Дориан! – я протянул руку к его дрожащим губам в попытке успокоить его, но он оттолкнул мою руку и ударил меня по лицу, наотмашь, так что моя голова мотнулась в сторону. Я инстинктивно закрыл руками лицо, а Дориан крикнул:

– Повернитесь. Быстро. Вот так. Не хотите выполнять мои приказы, значит, достойны наказания.

Он избил меня собачьим хлыстом. Я вцепился зубами в подушку, стараясь не кричать от боли. С каждым ударом нить между нами дергалась, вырывая мне сердце. Я думаю, что ему было гораздо больнее, чем мне, потому что я слышал его тяжелое, сбивающееся с ритма дыхание. Нить ведь другим концом дергала за его сердце. Когда он выбился из сил и упал на кровать рядом со мной, сотрясаемый рыданиями, я приподнялся и обнял его. Прижал его к своему сердцу, как ребенка, как величайшую драгоценность.

– Дорогой мой, вы лучший человек из всех, что я знаю, вы прекрасны, чисты и идеальны, к вам не прилипает и частичка грязи. Простите меня, пожалуйста, простите.

В тот день я остался у него на ночь – первый и единственный раз. Я был счастлив.

***

Мне кажется, что жизнь человека подобна горе. В начале пути вы поднимаетесь вверх и вверх. Путь дается вам нелегко – вас подстерегают камнепады и пропасти. Но вас неудержимо, как на аркане, манит вершина, высокая цель, свершение. И вот, преодолев все преграды и трудности, вы – победитель. К сожалению, долго оставаться на вершине нельзя, и вас неумолимо тянет вниз. Туда вы бежите легко и быстро, но, увы – итог печален. Любовь тоже похожа на гору, только я, несмотря ни на что, думаю, что она дарит крылья.

Дориан тоже взбирался на свою гору. Заставить меня сделать что-то плохое стало его навязчивой идеей. При этом он так отчаянно нуждался в моей любви, в постоянных доказательствах ее, что меня охватывала жгучая жалость всякий раз, когда он пытался сделать мне больно.

Как-то в опере он шепотом приказал мне украсть аметистовую брошь у одной из дам в нашей ложе.

– Какая чушь, Дориан, вы прекрасно знаете, что я не смогу, – тихонько смеясь, ответил я ему, – меня тут же поймают хотя бы потому, что всем известно, что я не приближаюсь к женщинам ближе, чем на ярд.

– Вы всегда все считаете шуткой, Бэзил, – зло прошипел Дориан мне в ответ, – завтра в три придете ко мне и узнаете тогда, как я шучу.

А назавтра он резал мне кожу на бедрах тонким стилетом, или порол меня хлыстом, или стягивал мне руки за спиной, так что хрустели суставы, бедный мой мальчик.

Потом я утешал его в своих объятиях, и он покрывал поцелуями мои раны и даже просил прощения, бедный, бедный мой мальчик.

– Почему вы никогда не кричите? – спросил он меня однажды, когда я до крови закусил губу, потому что просто так стерпеть прикосновение раскаленной кочерги к груди было невозможно.

Я стоял на коленях перед камином, пытаясь отдышаться, и не сразу смог ответить:

– Лакей услышит. Пойдут слухи. Люди будут думать о вас плохо.

– Черт возьми, черт бы вас побрал! – вскричал он. – Мне плевать, что думают обо мне люди!

– Но мне – нет, – сказал я, поднимаясь на ноги и целуя его в лоб.

Когда он приказал мне больше не приходить, я сразу понял, что это не шутка. Нить между нашими сердцами натянулась так сильно, что больно было дышать.

И я не приходил. Почти двадцать лет.



***

Древние изображали Психею с крыльями бабочки за спиной. Маленькая желтоватая осенняя бабочка запуталась у меня в волосах. Я попытался вытащить ее осторожно, но, конечно, сломал пару лапок и осыпал невесомую пыльцу с тонких крылышек. О, она сидела у меня на пальце, поводя помятыми крыльями, пытаясь сохранить свою жалкую жизнь – а я смотрел на нее и думал о том, что смерть не меньшее искусство. Эта суета мельчайших подергиваний, усиков, хоботка, едва видных волосков на теле. Крылья ее были желтоватыми к краям и почти белыми у мохнатого брюшка. На первой паре крыльев, прямо посередине, темнело черное пятнышко, покрытое белесым пушком пыльцы. Маленькая репница и так припозднилась с летом – уже октябрь, ей не оставить даже потомства. К ее уцелевшей лапке прилип седой волос – как я похож на эту бабочку! Я живу еще, но смысл моей жизни навсегда утерян, мне остался только последний акт.

Мы сидели в моем садике на скамейке с лордом Уоттоном и перебрасывались шутливыми репликами по поводу моего юбилея, который как раз неумолимо приближался.

– Мы не молодеем, Бэзил, и это так вульгарно. Дни рождения, юбилеи отмечают наши шаги к могиле. Не понимаю, почему люди радуются этому! Я думаю, вы извините меня, когда через неделю я буду поздравлять вас в числе огромной толпы поклонников вашего таланта.

– О, Гарри, я буду рад вас видеть, хотя бы потому, что никакой толпы не будет – мои поклонники давно очарованы новыми звездами. Мой же малый талант угас.

– Дорогой мой, как будто бы вам неизвестно, что чем бесталанней фигура на нашем культурном ландшафте, тем больше у нее поклонников! – Гарри рассмеялся. – Но скажите, что же случилось с вами? Почему вы так строги к себе? Мне кажется, портрет леди Глэдис, который вы закончили недавно, весьма недурен.

Я глянул на лорда Генри, не скрывая горечи:

– Так ли вы говорили о моих работах лет пятнадцать назад, Гарри? Я стал ремесленником, я и сам это знаю, потому что потерял свою божественную музу много лет назад.

– Вы говорите о Грее? Ах, как чудесен был его портрет, что вы тогда написали! Я до сих пор не могу забыть его, хотя, кажется, с тех пор его не видел.

– Я слышал, Дориан был помолвлен, но потом что-то расстроилось? Надеюсь, Гарри, что тут нет вашего влияния, мне бы хотелось… чтобы Дориан был счастлив.

– О, Бэзил, не смешите меня, вы ведь не хотите меня уверить, после стольких лет холостяцкой жизни считаете, будто счастье находят в браке! Дориан не женился, слава небесам. И никогда не женится – просто грех оправлять такой чудесный бриллиант в железную оправу брака, дорогой Бэзил.

Я пожал плечами:

– Вы, как всегда, предпочитаете правде остроумие. У вас есть с собой эти ваши сигареты, Гарри? Дайте-ка мне одну. – Гарри слегка удивился, но достал из серебряного портсигара тонкую сигарету, пропитанную опиумом, и подал мне.

– Прикурить вам? – он зажег спичку о манжет, и я затянулся сладковатым дымом. Бабочка упала с моей руки на камни. Мертвая. – Я думал, вы не курите, Бэзил.

Я откашлялся.

– Курю, как видите. Знаете, пожалуй, меня не будет в Лондоне через неделю. У меня открывается выставка в Париже – полная ерунда – но агент настоятельно зовет меня приехать. Пожалуй, я поеду, исправлю старую оплошность. Вы ведь помните, как возмущен был Парижский бомонд, когда я манкировал им в первый раз?

– О, да, я помню эту истерику в газетах. Но потом парижане, насколько я знаю, сочли это милой английской странностью, так ведь?

– Да, – ответил я, выдыхая клубы опиумного дыма, – с тех пор я известен не как автор картин, а как «верный островитянин». На пороге пятидесятилетия стоит разрушить этот стереотип, как вы считаете?



***



Но прошел еще почти месяц, прежде чем я купил билет на двенадцатичасовой поезд до Дувра. Не знаю сам, думал ли я уехать этим поездом. Скорее всего, нет. Скорее всего, я прекрасно понимал, зачем иду в дом Дориана Грея.

Я не видел его несколько месяцев, потому что почти ни с кем не общался в последние дни, не выходил и даже в клубе был всего пару раз.

И теперь, когда я встретил его на Гровенор-сквер, я был поражен, как прекрасно, свежо и молодо он выглядит. На его гладких щеках играл румянец, а глаза блестели, как драгоценные камни.

– Бэзил? – сказал он, узнавая меня. – Вы меня ждете?

– Если позволите, Дориан, – ответил я. – Я уезжаю в Париж двенадцатичасовым поездом, но прежде… хотел поговорить с вами.

– О, конечно, дорогой мой. Как давно вас не было видно. Заходите, раздевайтесь. Ай-ай, на вас тонкое пальто в такую погоду, вот истинный художник, который не заботится о телесном комфорте!

Мы поднялись в гостиную, и Дориан растопил камин.

– Выпьете вина? – спросил он, чуть наклонив голову, и я почувствовал, что мне может не хватить сил, решимости, храбрости сделать то, что я должен.

– Нет, Дориан. Я пришел по… по делу. Я… хочу узнать, что стало с тем Дорианом…

Он смотрел на меня, удивленно расширив глаза.

– С портретом, который я подарил вам.

– Почему вы решили теперь спросить об этом, Бэзил? Прошло уже…

– Двадцать лет. Вы правы, я слишком медлил, слишком долго упивался своими чувствами к вам, я был слишком эгоистичен, чтобы … подумать о вас по-настоящему.

– Но почему вы так говорите? Что такое с этим портретом, вы полагаете? Я и не вспоминал о нем все эти годы, и, признаться, даже не помню где он.

Я сел на кушетку у окна, хотя Дориан так и не предложил мне сесть. Теперь, когда я спросил про портрет, всякие сомнения покинули меня. Как будто я увидел свет маяка, который брезжит в почти непроглядной тьме и теперь твердо держал курс.

– Дориан. Не знаю, помните ли вы, как я люблю вас. Я полюбил вас с первого взгляда и навсегда. Я никогда не спрашивал вас о ваших чувствах ко мне – о, это весьма эгоистично с моей стороны, довольствоваться только своей любовью. Поэтому я не знаю, понимаете ли вы, что нас связывает? Сейчас вы сказали, что забыли о портрете, и я в ту же секунду понял, что вы лжете, потому что почувствовал, как у бабочки сломалась лапка…

– Какую чушь вы несете, вы сошли с ума?

Я устало потер глаза, которые вдруг заболели, хотя в комнате был полумрак.

– Может быть, Дориан. Просто поверьте мне – чтобы знать вас, мне вовсе не нужно было встречаться с вами в течение этих двадцати лет.

– Вы совсем не скучали? – Дориан сел рядом со мной – сияющий красотой и молодостью – и поднял мое лицо за подбородок. – Совсем не скучали по мне?

Я смотрел на него, и чувствовал, как из моих глаз побежали слезы:

– Я умирал каждую секунду без вас, Дориан. Я – ничто без вас, и вы это знаете.

– Ох, Безил, – он вздохнул порывисто, и на секунду мне показалось, что он тоже сейчас расплачется, – я… не понимаю… – Он не стал договаривать и вместо этого поцеловал меня в губы.

Какое наслаждение это было для меня – приникнуть еще раз к этим губам, как будто через прикосновение суховатой тонкой кожи на них в мое тело потек сок жизни, которого я был лишен все эти годы. Я схватил его в объятия, повинуясь не разуму или вожделению, а инстинкту самосохранения – если бы он в ту секунду покинул меня, жизнь моя кончилась бы тут же. Но он не отстранялся, не уходил от моих поцелуев. Я приник губами к жилке, бьющейся у него на шее – она была жива и горяча как огонь.

– Я чувствую вашу душу, мой Прекрасный Принц, чувствую вашу душу…

Он положил свои прохладные пальцы на мой горячий лоб:

– Вы правда так думаете, Бэзил? Правда думаете, что знаете мою душу, несчастный вы человек? Хотите действительно взглянуть на нее? В конечном счете, если кто-то имеет право знать это – так это вы.

– О чем вы говорите, Дориан?

– Пойдемте со мной, – Дориан поднялся и взял меня за руку, – я покажу вам портрет, который вы написали…

Он взял со стола лампу и повел меня на верхний этаж. Дом был пуст, темен и страшен. Я почти не слышал наших шагов – только собственное сиплое дыхание. От света газовой лампы мои глаза снова начали болеть. Дориан привел меня в пустую запертую комнату, в которой совершенно точно никто не жил уже много лет – все было покрыто толстым слоем пыли, пахло сыростью и плесенью.

И я сразу увидел его, несмотря на то, что он был занавешен старым покрывалом. Мой портрет. Моя связь с Дорианом, моя любовь к Дориану.

– Входите, Бэзил, – произнес Дориан, и только тогда я сумел оторвать взгляд от темного угла, в котором стояла моя картина. Дориан дрожал, лампа в его руке колебалась так, что грозила выпасть. Я взял ее и пошел к картине.

Покрывало упало с тихим шелестом, и мне предстал ужасающий, дьявольский лик старика на портрете.

В это невозможно было поверить – это были мои краски, мазки моей кисти, здесь было мое вдохновение, моя любовь – и все это было искажено ужасающими чертами. Я провел пальцами по холсту в надежде обнаружить следы какой-нибудь дьявольской плесени, свидетельство чудовищной порчи холста. Нет – вот камзол, в который был одет Дориан, когда позировал мне, вот тут я поправлял мазки пальцем, а вот моя подпись в углу…

Дориан позади меня разрыдался, но я не мог оторваться от страшного зрелища даже чтобы утешить его. Да и как я мог утешить его! Ведь моя любовь, все, что эти годы питало меня, давало вдохновение, было смыслом моего существования – оказалось чудовищем, гротескным ужасом, словно сошедшим со старых фресок с изображением сатаны. Вся моя любовь оказалась миражом, бездной, глядящей на меня из темных глаз старика, с уродливой реалистичностью сохранившего черты моего Прекрасного Принца.

Не в силах больше смотреть на это, я обернулся…

Дориан стоял в углу комнаты, закрыв лицо руками.

Только в эту секунду я понял, почувствовал его боль, его страдания – нет страшнее наказания, чем знать о себе то, что ему пришлось узнать по моей вине.

Я бросился к нему, но он отнял руки от своего лица и глянул на меня глазами старика с портрета. Тогда я понял, что действительно сошел с ума.

– Дориан, Дориан, – закричал я и закрыл глаза ладонями, чтобы не видеть устрашающий лик свой любви. Я упал на пол, прямо на затхлый ковер, изъеденный мышами, но то, что я хотел выгнать из своего сердца, из своей головы, отпечаталось, казалось, на внутренней поверхности моих век, на сетчатке моих глаз.

– Теперь ты понимаешь, ты видишь, Бэзил? – кричал Дориан. – Видишь, что ты сделал со мной?

Я заставил себя поднять голову и посмотреть в глаза моему кошмару.

– Да, – сказал я, – и это зрелище разъедает мне глаза.

Дориан вдруг рассмеялся, размазав слезы по уродливому старческому лицу.

– Теперь ты должен умереть, Бэзил, чтобы не выдать мою… нашу тайну.

Это было справедливо. Это было правильно. Это было единственным возможным выходом для меня.

– Пожалуйста, – сказал я, – сделай так, чтобы мое зрение перестало обманывать меня, чтобы я мог любить тебя до последнего вздоха, до последнего трепыхания маленькой осенней бабочки.

Я стоял на коленях перед ним, и он подошел ко мне ближе, обнял мою голову левой рукой. Я заметил короткий блеск клинка, и в следующую секунду мой правый глаз перестал видеть. Больно не было – я только снова прикусил губу, я только инстинктивно вытянул руки и обхватил ими Дориана, я только чувствовал, как течет по моему лицу какая-то жидкость.

Тысячи радуг засверкали передо мной, когда я ослеп и на второй глаз.

Дориан упал на колени со мной рядом, все еще прижимая мою голову к своей груди.

– Как я люблю тебя! – воскликнул он. – Как я люблю твою закушенную губу, люблю твою кровь и плоть, я люблю твое молчание, твое дыхание, твое искусство и вдохновение. Я люблю тебя, Бэзил Холлуорд!

Я провел рукой по его лицу и улыбнулся счастливо – это было прекрасное лицо моего Дориана. В это мгновение нож вонзился мне в шею и перерезал артерию.

Бабочка встрепенулась, расправила крылья и полетела далеко-далеко, в те чистые горние пределы, что неизвестны даже самым умным из людей.


-fin-

@темы: fanfic, slash

---

FANDOM FESTIVAL

[Некромансер Гена]

18 СЕНТЯБРЯ 2011 ГОДА

В САНКТ-ПЕТЕРБУРГЕ ПРОЙДЕТ

ФЕСТИВАЛЬ РОЛЕВОГО И ФАНДОМНОГО ТВОРЧЕСТВА

"FANDOM FESTIVAL"!

На нём будут представлены различные фандомы во множестве номинаций, что позволит участникам охватить целый спектр различных видов творчества и проявить свои таланты в нескольких конкурсах сразу!

Вы можете привлечь в свой любимый фандом ещё не знакомых с ним людей, открыть для зрителей новинки, пока не ставшие классикой, порадовать креативом на тему знаменитых и всеми любимых фандомов или блеснуть оригинальным выступлением.

Мы ждём ваших заявок и предложений!

Участвуйте и побеждайте!)

Группа в контакте: vkontakte.ru/gerika#/fandomfest

Сайт:fandomfest.ucoz.ru/

Сообщество в дайри: www.diary.ru/~FendomFest

---

[00:00]

жаль, что такое замечательное сообществе как-то совсем притихло
видео от меня:

Музыка: The Smashing Pumpkins "The Beginning Is the End Is the Beginning "
Предупреждение: основная тема Дориан/Безил, кровь, убийство, легкий оттенок bdsm и секса
Рейтинг: R
Размер: 74.4 mb
Скачать:ifolder.ru/20489175

ч/б кадры - это будущее.
цветные - настоящее
Лорд Генри как обычно выступает в роли искусителя-Мефистофеля

@темы: video, slash

---

Monologue of Dorian Gray

[Jack Ratcatcher]

Внезапно написалось вчера ночью.

Я не из тех, кого боятся.
Я не из тех, к кому бегут.
Я из числа аристократов,
Кого из зависти не ждут.

Мои слова - уже неправда.
В моих манерах только фарс.
На мне картинно отразился
Весь многоликий декаданс.

В моей улыбке нету фальши.
Хотя я, без сомненья, лгу.
Я есть конец. Начало света.
Я от пороков не бегу.

Я не великий, Боже правый!
Кто вам внушил такую ложь?
Я очень слабый. Это точно.
В моей руке не дрогнул нож.

Я мог быть праведником честным
С душой романтика-юнца.
Но лучше быть немного богом
С лицом красавца-подлеца.

Во мне слились огонь и холод.
Я бесконечность и итог.
Я все равно за вами слева,
Какой бы ни был эпилог...

29.04.10

@музыка: Tosca Fantasy

@темы: fanfic

---

[здесь никого нет.]

Старая запись не поднимается, так что я решила создать новую, в связи с выкладкой продолжения.
Впервые за долгое время выкладываю фанфик с сюжетом (пусть и бредовым) и с подразумевающимся продолжением. Так что мне важно услышать честное - стоит или не стоит продолжать?
Название: Второй шанс.
Автор: Obsidianus
Пейринг: Бэзил/Дориан
Рейтинг: (сейчас - PG, а насчет "дальше" обещать ничего не буду)
Тип: дженослэш
Предупреждение: ООС, а еще Дориан Грей благополучно жив, ему 98, на внешности, как вы понимаете, это никак не отразилось, а Бэзил - призрак.

1 часть.
2 часть
3 часть

@темы: fanfic, slash

---

Персефона.

[Jack Ratcatcher]

Фанфики я пишу крайне редко, если только действительно что-то зацепит. Отличаюсь бредовой фантазией и не отличаюсь литературным талантом.
Выкладываю на свой страх и риск.
*зажмурилась и приготовилась уворачиваться от тухлых помидоров*

Фэндом: Портрет Дориана Грея.
Автор:  Shredinger~Cat
Название: Персефона.
Пейринг: Бэзил Холлуорд/Дориан Грей (лучше наверное в таком порядке)
Рейтинг: никакой либо G. Ибо пока мне не хватает смелости так издеваться над классикой.
Жанр: romance.
Размер: фиклет.
Дисклеймер: Автор оригинальной книги: Оскар Уайльд, режиссер вдохновившей экранизации: Оливер Паркер.
Я просто местный бумагомаратель.
От автора: Насколько я помню, Бэзилу нравилось рисовать Дориана в образе разных греческих богов или героев. Моя вольная фантазия на данную тему.
Время действия не определено. Скорее всего все это происходит через достаточный промежуток времени после просьбы Бэзила показать портрет и отказа Дориана ему позировать.
Внимание: возможна несостыковка с оригинальным текстом ;( в плане произошедших событий


Когда Бэзил зашел в комнату, Дориан, откровенно говоря, валялся на кровати. Глядя на его позу сложно было употребить какой-либо другой глагол. Казалось, Дориан пришел, упал на кровать, и лежал так несколько часов не меняя позы. И, судя по стойкому запаху алкоголя, пришел он явно не из оперы.
Бэзил сделал неуверенный шаг вперед, как будто боясь, что на него обратят внимание. Но Дориан даже не шелохнулся. Он проигнорировал этот робкий поступок так же, как и проигнорировал звук открывающейся двери.
Бэзил сделал еще пару небольших шагов и остановился. Кажется причина столь нулевой реакции наконец ему открылась. Дориан Грей спал.
Холлуорд , обнаружив это, почувствовал некоторое облегчение. Ведь он приехал к Дориану с какой-то просьбой. Но стоило только зайти, как нужные слова потеряли всякий смысл. Рядом с его идеалом все становилось глупостью и ничтожеством.
Бэзил подошел к кровати почти вплотную и осторожно присел. Голова спящего молодого человека оказалась с ним на одном уровне. Он наклонился поближе и почувствовал дурманящий запах его волос, который так кстати смешивался с запахом алкоголя и дорогих сигар.
В голове Холлуорда начали рождаться самые причудливые образы, о которых раньше и подумать то было страшно. Вот сам Бэзил в образе Аида похищает Персефону в подземное царство. Ах, как бы Дориану пошла роль Персефоны... Такая одухотворенная красота... Эта, пускай и внешняя, невинная чистота...
Художник мысленно удивился сразу двум вещам: почему ему на ум пришел именно миф о Персефоне, и как он не додумался до этого раньше...
Или вот, все тот же Дориан, но в облачении Гермеса. Аккуратные ступни в сандалях с золотыми крыльями... Нет. Образ Персефоны подошел бы ему куда лучше.
Когда Бэзил начал продумывать композицию будущей картины, Дориан внезапно проснулся.
Увидев наклонившегося над ним Холлуода, он вздрогнул и приподнялся, потирая слипшиеся глаза:
- Бэзил, что вы здесь делаете? - слегка севшим голосом произнес он. - Кто вас пустил?
- Меня пустил Виктор. - поднимаясь, произнес художник. На его щеках выступил легкий румянец - ему стало стыдно за свои мысли.
- Странно, мне казалось я попросил никого к себе не пускать...
- Не знаю, может быть, но меня он привел с большой охотой - наверное думал, что мое общество хорошо на вас повлияет. - Бэзил бросил на Дориана укоризненный взгляд. - Зачем вы постоянно так напиваетесь? Здоровье в наше время итак трудно держать в узде, а вы его еще и нарочно губите!
- Не стройте из себя ангела милосердия, Бэзил. Я уже не мальчик, и сам знаю, что делать и как себя вести. - Дориан снова рухнул на кровать. Его прекрасные кудри еще сильнее спутались. - Так зачем же вы пришли? Стоите здесь уже столько времени, а до сих пор толком ничего не сказали...
В голосе Дориана было столько приторного сарказма и нездоровой иронии, что Холлуорд невольно сделал несколько шагов назад. Вот он - настоящий мистер Грей. Проявляется все сильнее раз за разом. Алкоголь сыграл в этом преображении немалую роль, но Бэзил упорно думал, что дело не только в нем. Определенно есть что-то еще.
- Аристократу не подобает так лежать. Что бы о вас подумали в высшем обществе, узнай они об этом. - теперь пришел черед художника говорить с сарказмом. Грубость молодого человека определенно его задела.
- Бросьте, Бэзил. не вижу ничего непристойного в своей позе. Любой, кто хоть немного выпил, хочет прилечь. Поза не имеет значение, главное сам процесс и результат. - улыбнулся Дориан. Даже в его вялой улыбке было что-то до безумия привлекательное. Холлуорд отвел взгляд.
- К тому же, - продолжал молодой аристократ, - таким меня можете видеть только вы и эти стены. Надеюсь, что ни вы, ни они не сочтете за должное поделиться с кем-нибудь впечатлениями.
Бзил молча развернулся, и хотел было сбежать, так как глядя на "настоящего" Дориана, его сердце обливалось кровью, но тот остановил его.
- Куда же вы, подождите! Вы так и не назвали мне причину вашего визита! Что с вами сегодня..?..
Действительно. Причина так и не называлась.
- Дориан... вы... не хотели бы еще раз позировать для меня? Я задумал прелестнейшую картину...
- Что? - Дориан резко поднял голову и посмотрел на Бэзила так, будто тот прямо предложил провести с ним ночь. - Конечно нет, я уже однажды отказал вам. С того момента ничего не изменилось.
- Неужели вы совсем-совсем не можете уступить? - Бэзил упорно что-то изображал. Не то уверенность, не то упрямство.
- Да. Я уверен в этом так же, как в том, что сижу сейчас перед вами.
- Жаль... - художник грустно вздохнул. На самом деле приходил он не за этим. Хотя... в том настоящем дела тоже вряд ли найдется компромисс.
- Бэзил. - тихо произнес Дориан. - Куда вы так все время спешите? Мне эгоистично кажется, что вы пытаетесь сбежать от меня...
Холлуорд в который раз отвел взгляд.
- Не стоит исключать такой возможности. - коротко ответил тот. - Время всегда неумолимо летит, даже когда я провожу его рядом с вами. Единственное, чего не может красота - это остановить время.
Дориан медленно поднялся с кровати и подошел к стоящему у двери художнику. Бэзила вновь начали мучать всевозможные мысли. Дориан Грей был слишком близко.
- Где вы набрались таких выражений? - спросил молодой человек и, словно что-то резко вспомнив, отошел к серванту с напитками. - Мне казалось вам не нравится такая манера говорить. Так похоже на лорда Генри.
Дориан извлек из серванта графин с водой и начал жадно пить, окончательно забыв о всякий нормах приличия. Бэзил смотрел на свой идеал почти не отрываясь, и количество разных мыслей (в том числе и запрещенных) с каждой секундой все увеличивалось.
Когда Дориан Грей наконец напился, Холлуорд вспомнил, что ему задали вопрос.
- Нигде я ничего не набирался. Просто проскальзывает иногда. Не одному же лорду Генри прямо делиться своими мыслями.
...
- Может хотите что-нибудь? - неожиданно сменив тему, произнес Дориан. - Мне сегодня приготовили изумительный пирог. Я мог бы позвать Виктора - он достал бы нам пару кусочков.
Дориан Грей внезапно осознал, что плохо отдает отчет своим действиям. И дело было определенно не в алкоголе.
Бэзил спросил, что хотел, и теперь мог бы вполне заслуженно удалиться, но нет, сам Грей уже который раз пытается его всячески удержать. В чем же смысл?
- Вы знаете, я не голоден. - тихо ответил художник. - Вы себя хорошо чувствуете? - встревоженно спросил он, увидев, что Дориан схватился руками за голову. - Вам чем-нибудь помочь?
Он сделал уверенный шаг вперед, но Дориан остановил его жестом.
- Единственное, чем вы могли бы мне сейчас помочь - это удалиться. Позировать я вам не стану, простите.
- Позвать Виктора?
- Нет, я хочу побыть один. Еще никогда я так не нуждался в одиночестве, как сейчас.
Бэзил удрученно опустил голову и открыл дверь.
- До свидания, Дориан.
- До свидания. Спасибо что зашли. Передайте Виктору, чтобы он больше никого ко мне сегодня не пускал. Хорошего влияния должно быть в меру.
- Хорошо.
...
Когда Холлуорд вышел и закрыл за собой дверь, он наконец смог все понять. Художника и его идеал отделяла целая стена. Это подействовало отрезвляюще, и помогло Бэзилу собраться с мыслями.
Сегодня он наконец решился признаться Дориану в любви.
Это больше не были те пустые слова, которые он говорил ранее.
Это было не обожание, это была настоящая любовь. Во всех ее проявлениях.
"Наверное хорошо, что я этого не сделал."- подумал Холлуорд, выходя из особняка Грея - "Он еще до конца в себе не разобрался. Мое признание наверняка обязало бы его к чему-то. Будь то решение или еще что-то. Не стоит. Не сейчас.
Я не хочу забирать свою Персефону из этого мира.
Я не хочу, чтобы в этом мире наступила зима..."

@музыка: Jars of Clay - Jealous Kind

@темы: fanfic, slash

---

Обработанный скрин

[Francis Dashwood]

Обработал: Лорд Люциан.

Использованы:

Скрин из фильма

Текстуры авторства cloaks и misstarlight

@темы: фильм, Ben Barnes

---

Фото-хулиганство)

[Francis Dashwood]

Сделано здесь

@темы: фильм, Ben Barnes

---

[здесь никого нет.]

Название:
Автор: Prince Paradox
Пейринг: Дориан/Бэзил
Рейтинг: PG-13
Дисклеймер: все принадлежит Оскару Уайльду.
Предупреждение: не пейте кофе на ночь ООС (как обычно), большое кол-во пьянок, слез и улыбок.
И небечено, так что все шишки мне.
3 542 слова
Саммари: а Генри где-то мимо пробегал, и никакого Дориана Грея знать не знает.

Когда ты впервые видишь его, ты сразу влюбляешься в правильность черт его лица и тела. Он настолько идеальный, идеальный, как Аполлон, как Венера, как все древнегреческие боги и даже лучше.
Но он как будто не знает об этом. Из-за любого, даже незначительного комплимента, он смущается, по его скулам разливается очаровательный румянец. Он становится еще прекраснее.
Руки сами собой тянутся запечатлеть красоту, и тебе не приходится ничего додумывать и воображать, ты рисуешь то, что видишь. Выходит потрясающе.
Он неловко улыбается, с любопытством рассматривая эскизы. И словно не верит, что на бумаге – он.
И, конечно, он не может тебе отказать, когда ты просишь позировать тебе.
Ты почти не сомневался, но сердце твое все равно трепетало, когда ты брал его под руку, уводя из шумного зала, подальше от этих престарелых замужних кокеток.
Он уходит обратно, ты смотришь ему вслед и думаешь, что он непременно обернется. Он оборачивается. Уже стоя в дверях и улыбаясь тебе совершенно открыто.
Ты отправляешься в студию, и половину дня тратишь на то, чтобы подобрать ему одежду для портрета. А другую половину – в раздумьях о том, что же с тобой происходит. Не придя к какому-нибудь определенному, не запрещенному законом выводу, ты уходишь спать.

***

Дориан приходит рано утром, снова улыбается тебе нерешительно и робко, но так, что невозможно не улыбнуться в ответ.
Ты отдаешь ему рубашку и показываешь, где он может переодеться.
Он спрашивает про вечеринки, про жизнь в Лондоне, что ты знаешь про его родителей – его мать была очаровательна, а отца ты почти не знал, увы, - и про Келсо.
Ты совершенно не знаешь, что сказать.
- Я… я понимаю, правда, почему вы молчите, - тихо отвечает он, так и не дождавшись, пока ты заговоришь, - я зря спросил. Простите.
Боже, он еще и извиняется.
- Ну что вы, Дориан, - выходит слабо, ты просто не можешь справиться с шоком, он что, правда идеален? – я просто плохо знал Келсо.
- Он был не лучшим человеком, мистер Холлуорд, я в курсе, - холодно отвечает он, - он называл меня… - он мнется, но все же продолжает, - он называл меня смертью. Из-за матери.
Это настолько пугает тебя, что стакан с растворителем выскальзывает из твоих рук и громким звоном разлетается на мелкие осколки.
Дориан выглядывает из-за ширмы, смотрит растерянно, и не застегнув рубашку, подлетает к тебе, начинает собирать обломки стекла, а ты, невольно рассматривая обнажившуюся кожу, замечаешь безобразный шрам на его плече:
- Откуда у вас это, Дориан? – спрашиваешь ты, опустившись напротив на колени и кивая в сторону его плеча.
Он вздрагивает, неловко задевает стекло, и кровь, капля за каплей, расплывается на мутноватом стекле.
Вы заворожено смотрите на это секунд пять, а потом он поправляет рубашку на плече, нечаянно пачкая ее, и невнятно отвечает, опустив глаза:
- Неважно.
- Простите, - говоришь ты, - я бываю страшно неуклюж.
Он улыбается краешком губ, и совершенно автоматически слизывает кровь с пальца.
- Пойдемте, я перевяжу.
- Это просто царапина, сама заживет, - небрежно отвечает он.
- Нет уж, Дориан, - да, конечно это просто царапина, но неизвестно, сколько ты сможешь смотреть на то, как он слизывает кровь с пальца.
Он совершенно очаровательно морщится и шипит сквозь зубы, когда ты перевязываешь его палец.
Время приближается к одиннадцати, а в половину первого обещал прийти Генри. Тебе, почему-то, совсем не хочется, чтобы они встречались. Тебя гложет какое-то непонятное предчувствие, и тяжелые мысли лезут в голову.
Ты ставишь его на помост, делаешь несколько набросков и, наконец, приступаешь к обрисовке на холсте. Ты напряженно вглядываешься в каждую линию его лица, с удивлением понимая, что это не нужно, ты и так все прекрасно помнишь.
Уже почти двенадцать, тебе безумно не хочется его отпускать, но в голове клубятся мысли о том, насколько может быть страшен союз невероятной красоты и злобы.
А Генри непременно очарует его, отберет у тебя, сделает своим подобием. Непременно.
- Спасибо, что пришли, Дориан. Завтра в то же время, или можете прийти позже, я понимаю, как молодым людям хочется выспаться, - улыбаешься ты.
Он кивает и снова уходит за ширму, чтобы переодеться в свою одежду.
Ты почти выталкиваешь его за дверь и уходишь к себе, только когда он исчезает за поворотом. Перед тем, как повернуть, он оборачивается и мимолетно улыбается тебе.
Ты улыбаешься в ответ и закрываешь дверь.
Через две-три минуты кто-то снова стучится.
Генри.
Ты напряженно улыбаешься ему. Тебе нравится Генри, ты уверен, в глубине души он не такой бесчувственный и циничный, как хочет казаться.
Но ты все равно не хочешь, чтобы они встречались.

***

Его портрет выматывает тебя так, что к концу дня ты сваливаешься с ног от усталости. Ты не настолько молод, чтобы без последствий переносить аритмию, внезапно возникающую при взгляде на него.
Как только он закрывает за собой дверь, в твоей душе образуется ничем не заполняемая пустота, а он с каждым днем все сильнее напоминает тебе привычку или даже наркотик.
С каждым днем вы разговариваете все меньше, а смотришь на него ты все пристальнее, стараясь отыскать хоть какую-нибудь негативную черту, но не видишь, и поэтому нарочно приписываешь ему лишний блеск в глазах.
- Вам не надоело смотреть на меня? – спрашивает он, когда ты уже пишешь фон. Вообще-то фон можно нарисовать и без него, но тебе очень не хочется его отпускать.
- Чем больше я смотрю, Дориан, – тебе нравится его имя, - тем больше вижу.
Хотя, правильнее было бы сказать «Чем больше я смотрю, тем больше воображаю», но ты боишься, что он все правильно поймет.
Наконец, ты делаешь последний штрих.
- Дориан, хотите посмотреть?
Он соскакивает с помоста, широко улыбаясь.
- Как не стыдно спрашивать, мистер Холлуорд?
- Бэзил, пожалуйста, называйте меня по имени, иначе я чувствую себя слишком старым, - улыбаешься ты.
Он рассеянно смотрит на тебя, ответно улыбаясь, но стоит ему перевести взгляд на портрет, как улыбка уходит с его лица. Это очень тревожит тебя.
- Дориан? Вам не нравится? – спрашиваешь ты, стараясь скрыть беспокойство.
- Неужели я так выгляжу? – спрашивает он через несколько секунд.
Ты облегченно выдыхаешь.
- Хотите, устроим открытие картины? Там вам точно скажут правду.
- Хочу, - отвечает он, ослепительно улыбаясь.
- Тогда, конечно. Завтра я доставлю картину к вам.
- Завтра?
- Мне нужно подобрать раму, а вам – присмотреть место.
Он кивает, все еще улыбаясь, и переодевается быстрее обычного, но ты, не отвлеченный портретом, впервые замечаешь, что шрамы у него по всей спине.
У тебя невольно вырывается:
- Боже …
Он оборачивается и недоуменно смотрит на тебя.
- Что?
- Нет, ничего, я просто… - бормочешь ты.
На его лице снова расцветает улыбка. Это заставляет тебя почти забыть о шрамах на его спине и том, кто же мог их оставить, и что же ты готов сделать с тем человеком.
Как только внизу хлопает дверь, ты падаешь на диван, стараясь избавиться от навязчивых мыслей о нем. Хотя бы ненадолго.

***

На следующий день ты с сожалением отправляешь ему картину. С сожалением – потому, что больше нет повода видеть его каждый день. И даже портрет теперь не твой.
Он сам приходит к тебе вечером, и, краснея, говорит о том, что никак не может определить, где повесить портрет.
Только зайдя в гостиную, ты замечаешь место, специально отведенное для картины. Над камином, отовсюду хорошо видно, освещение прекрасное.
- Но Дориан… - ты оборачиваешься, с недоумением смотря на него.
Он, улыбаясь, отвечает неловко:
- Да, знаю, но просто не мог придумать, как позвать вас к себе.
- Боже, а напрямую сказать нельзя было?
Улыбка сползает с его лица.
- Нет, Дориан, я только рад побывать у вас, - ты уже улыбаешься.
Какой, право, чувствительный юноша!

***

Открытие картины было довольно скучным, по всем правилам.
Ты, вежливо улыбаясь, рассказывал дамам о том, как легко писалась картина, какая восхитительная, смирная у тебя была модель.
Леди восхищенно смотрели то на портрет, то на покрасневшего от внимания Дориана, шептали друг другу так, что было слышно на всю гостиную:
- Губы, какие губы, как у оригинала!
Или:
- Боже, какие глаза, просто невыразимо чудесные глаза!
Журналисты, невесть как узнавшие про прием, сфотографировали вас с Дорианом, и заодно – дам, коих было гораздо больше, чем мужчин.
После этого все заспешили по домам.
- Как видите, Дориан, вы действительно такой же, как на портрете, я вас ничуть не приукрасил, - довольно сказал ты, как только за последней гостьей закрылась дверь.
Он кивнул, и крепко обнял тебя.
- Ну что вы, что вы, Дориан. Мне было безумно приятно работать с вами, - неловко ответил ты.
- Приходите в гости, как только сможете, я всегда буду рад вам.
Ты кивнул ему, улыбнулся и отправился домой.

***

После этого Дориан исчез из твоей жизни. Пропал на полгода.
До тебя периодически долетали слухи о его жизни, которые были столь невероятны, что тебе оставалось только качать головой.
Говорили, например, что Дориана Грея видели в борделе на углу Сент-Джон-Роуд***, но одновременно с этим слухом бродила версия о том, что его часто видят в борделе на Сафрен-Хилл.
Отличие борделя на Сафрен-Хилл от остальных состояло в том, что там со дня основания не было женщин.
Так что слух о его помолвке показался тебе правдой, настолько безобиден он был.
Но от этого стало только больнее, а пустоту в душе все еще нечем было заполнить.
Ты был не против прийти к нему в гости, но боялся показаться слишком навязчивым.
Когда ты уже почти решился наведаться к нему, он сам явился к тебе. Поздно ночью и страшно пьяный.
- Бэзил, - безумно шептал он, вцепившись в твою рубашку, - Бэзил, ее убили, ты понимаешь? – спросил он, впиваясь в тебя бешеными черными глазами.
- Да, - ответил ты, кое-как поставив его на ноги.
- Ее нет больше. Какие-то ублюдки. Убили. Ножом по шее, - он провел ногтем по своей шее, уставившись куда-то в темноту, - пшшш, и нет больше. Как так можно, Бэзил?
- Не знаю, Дориан, - ты обнял его, закинул руку на плечо и втащил в комнату, где уже почти погасли угли в камине.
Он с размаху уселся на диван, продолжая бормотать:
- Я не увижу ее. Она была такая бледная, а на шее – кровь, - голос его был безумен, безразличен и тих, - я очень любил ее. Сибил, ее звали Сибил. Теперь это имя больше никому не принадлежит.
- Вот, выпейте, - ты протянул ему стакан крепкого джина.
Он закашлялся, и половина стакана оказалась на полу.
- Кто такая Сибил? – быстро спросил ты.
- Сиб… Моя невеста, - ответил он уже почти адекватно.
- Мне очень жаль, Дориан, - ответил ты, присаживаясь к нему на диван и обнимая.
Он уткнулся носом в твою шею, обнял в ответ, и разрыдался, громко и отчаянно, как могут плакать только совершенно потерянные люди и дети.
Ты гладил его по вздымающейся спине и шептал, вдыхая запах его волос:
- Все будет хорошо, Дориан. Просто поверьте, что не все закончено.
- Но ее больше нет, - с трудом разобрал ты сквозь всхлипы, - как я без нее?
- Тсс, Дориан, - ты заставил посмотреть его тебе в глаза, осторожно взяв за подбородок, - подумайте, она ведь так любила вас. Она хотела бы, чтобы вы жили. И жили счастливо.
Он пристально посмотрел на тебя, сощурившись, и ты понял, насколько нежно любишь его.
- Идите, сядьте ближе к камину, я сейчас разведу огонь, - прошептал ему ты.
Он сделал, как было сказано, но при этом прижал ноги к груди, так трогательно и по-детски, что ты, пробормотав:
- Я сейчас, - скрылся за дверью, не выдержав. Он такой еще ребенок, просто уму непостижимо…
Да, у него страшное горе, но ты, почему-то, никак не можешь посочувствовать ему. Тебе жалко его – но не неизвестную тебе девушку.
Ты идешь в спальню, где у тебя стоит открытая бутылка с крепким вином – вчера ты топил в нем свою неразумную, никчемную любовь.

***

- Вот, - ты протягиваешь ему бокал, он покорно берет и пробует, на этот раз – осторожно.
Вы оба надираетесь до бесчувственного состояния. Он – от горя, а ты за компанию.
И молчите.
Наконец, когда часы бьют шесть раз, он встает с кресла, опрокидывая бокалы, стоящие на самом краю стола, и, не удержавшись, падает на колени, попутно вцепившись в твои брюки.
Ты берешь его под локти, и усаживаешь обратно в кресло, сам едва держась на ногах.
- Вы такой… такой хороший, Бэзил, - говорит он невнятно, а ты смотришь на его невыносимо красные от вина губы, - такой хороший друг, Бэзил.
Друг.
- Вы тоже - шепчешь ты невероятно близко от его лица, - хороший друг.
Он улыбается и поднимает на тебя помутневшие глаза.
- Я здесь посплю?
- Нет, пойдемте наверх, - и ты прекрасно помнишь, что кровать дома одна. Значит, ты будешь спать на диване. – Я помогу.
- Вы очень добры, - шепчет он, щекоча дыханием ухо, когда вы поднимаетесь в спальню.
Твоя кровать будет пахнуть им, но пока это только радует тебя. Пока что.
Когда ты укладываешь его, он неожиданно удерживает тебя, схватив за рубашку, и целует нежно и горячо.
- Вы такой хороший друг, Бэзил, - шепчет он в пьяном угаре, - я так люблю вас!
Тебе становится очень грустно от того, что он никогда не скажет этого, будучи трезвым. А завтра, то есть, сегодня, если вспомнит, всенепременно извинится.
Тебе горько, и ты отправляешься обратно в гостиную, топить только что возникшее горе в новой бутылке вина.

***

Наутро ты просыпаешься от трех вещей: солнца, светящего прямо в глаза, дикой головной боли и от осторожного толчка в плечо.
- Боже, Дориан, - «не вздумайте извиняться» хотел сказать ты, но вместо этого выдавливаешь, - дайте воды, умоляю.
Тебе в руку вкладывают холодный стакан, ты с жадностью пьешь и только потом открываешь глаза.
- Бэзил, простите… - начинает он убитым голосом.
- Нет, нет, - машешь ты одной рукой перед его лицом (вторая прижата к пульсирующему болью затылку) – не вздумайте извиняться! Большое счастье, что вы пришли ко мне, а не к какому-нибудь сомнительному субъекту в дрянном клубе.
- Я виноват…
- Я все понимаю, Дориан. Потерять невесту – это очень тяжело. И я повторяю – мне не нужны ваши извинения.
Он упирается локтями в колени и запускает пальцы в темные, переливающиеся на солнце волосы.
- Я не знаю, как буду жить у себя. Она там все обставила для нашей будущей жизни. Там даже детская есть! – воскликнул он, в отчаянии сжимая кулаки, - я не знаю… Там все напоминает о ней. Позвольте еще пару часов побыть у вас? – спрашивает он, пытаясь сдержать рвущиеся слезы.
- Дориан, я прошу вас остаться на столько времени, сколько вам потребуется, - твердо заявляешь ты, - и это, я подозреваю, отнюдь не несколько часов.
- Спасибо, Бэзил, - отвечает он глухо, не поднимая головы.
- Я пойду… сделаю чай, - говоришь ты тихо, неловко. Кто знает, как он отреагирует, если ты увидишь его слезы? Сейчас он трезв и все осознает.
Ты с трудом припоминаешь, где сахар, где чай, а где сливки. Твои мысли крутятся вокруг сегодняшней ночи и его бредового признания. Ты прекрасно понимаешь, что он был пьян, но тебе так хочется надеяться…
Вернувшись в комнату с подносом в руках, ты видишь неутешительную картину.
Он забился в угол дивана, сверлит противоположную стену бездумным, пустым взглядом и сжимает что-то в кулаке.
Ты со стуком ставишь поднос на стол, он вздрагивает и глядит на тебя покрасневшими от слез глазами.
Ты безмолвно протягиваешь ему чашку с чаем, в котором двадцать капель валерианы. Он залпом выпивает и дрожащими руками ставит чашку обратно на поднос.
Левый кулак он так и не разжимает.
- Это все, что при ней нашли, - убитым голосом говорит он, раскрывая ладонь. Оказывается, это белый шелковый платок в красных пятнах.
- Мне очень жаль, Дориан, - и тебе правда становится жаль бедную девушку.
Он бросается к тебе, вцепляется бледными пальцами в рубашку и шепчет безумно:
- Я найду, я найду этих уродов и сделаю то же, что они сделали с ней! – кричит он, неотрывно глядя тебе в глаза.
- Право же, не стоит опускаться на одну ступень с ними, Дориан…
- А вы когда-нибудь теряли женщину, которая носила вашего ребенка? – шепчет он отчаянно.
- А она… Боже, Дориан, мне так жаль… - ты прижимаешь его к себе.
Он снова рыдает на твоем плече – в который раз, а ты неустанно гладишь его по вздрагивающей спине до тех пор, пока всхлипы не становятся тише, а его голова – тяжелее.
Укладывая его на неудобный диван, ты с горечью думаешь о том, насколько же сильно он эту девушку любил, если сейчас так страдает?
Тебе срочно нужен Генри.

***

Вы замечательно проводите время в одном из адовых местечек – как их называет Уоттон. Самые ужасные клубы, кажется, на всей планете.
Там слишком крепкий, но дешевый джин, бесконечный гвалт и грязь, и распутные женщины, но это, кажется, именно то, что тебе сейчас нужно.
Даже напившись, ты помнишь, что не хочешь знакомить Генри с Дорианом.
У тебя хватает ума заменять его имя на безличное «она» или вставлять какое-нибудь женское имя.
Генри могло бы насторожить, что имена эти постоянно меняются, но это не его беда, а значит, она его не слишком волнует.
- Ты все сказал? – спрашивает он устало.
- Да, вроде все, - невнятно отвечаешь ты.
- Тогда выспись, а завтра расскажи ей обо всем.
Ты отрицательно мотаешь головой, но Генри уже исчез в толпе.
Тебе с трудом удается поймать извозчика на той улице. Они там почти не ездят – слишком опасно.

***

Ты оглушительно громко стучишь в дверь, начисто забыв о ключе, лежащем в твоем левом кармане.
Открывает тебе заспанный Дориан.
- Я люблю вас, - с порога признаешься ты, даже не потрудившись закрыть дверь.
- Вы пьяны, Бэзил, - заключает он ошарашено.
- Да, немного, не обращайте внимания. Вы слушайте! Я люблю вас! – ты протягиваешь к нему руки, но он отшатывается, обходит тебя и закрывает дверь.
- Пойдемте, я отведу вас наверх.
- Идите к черту, Дориан! Я говорю, что люблю вас! Вы ничего не скажете на это? – спрашиваешь ты обиженно.
- Я тоже очень люблю вас, Бэзил, - отвечает он, закидывая твою руку на плечо, - не потрудитесь ли вы переставлять ноги?
- Нет, ты не понимаешь, - ты останавливаешься, убираешь свою руку с его плеча и, смотря в глаза, говоришь,- я люблю тебя не как друга, Дориан.
Он прячет глаза и отворачивается.
- Можно я вас поцелую? – тихо спрашиваешь ты.
- Только когда протрезвеете, - отвечает он холодно .
- Тогда я не решусь.
- Вы трус.
- Нет, я просто слишком сильно вас люблю.
Он молчит.
Ты самостоятельно добираешься до кровати и падаешь на нее, как подкошенный.
Просыпаясь, ты шаришь рукой по столику, но не находишь там стакана с водой, как обычно.
В твоей голове проносятся воспоминания – Дориан, его невеста, Генри, признание.
Тебе становится невероятно стыдно.
Спускаясь на кухню, ты замечаешь свет, но жажда все-таки пересиливает стыд.
Зайдя на кухню, ты сразу замечаешь открытую бутылку на столе.
Ты выхватываешь стакан из его рук и залпом выпиваешь содержимое.
- Пожалуйста, простите меня за… то, что я говорил, - говоришь ты тихо, присаживаясь напротив него и протягивая стакан обратно.
- За любовь не извиняются, Бэзил, - грустно отвечает он.
Вы долго молчите, не глядя друг на друга, не делая вообще ничего. Просто сидите рядом и молчите.
И тишина эта навевает страх.
- Сегодня похороны, - наконец, Дориан нарушает молчание.
- Хотите, я пойду с вами?
- Нет, не нужно, вы и так много сделали для меня.
- Я буду очень беспокоиться за вас, - ты кладешь ладонь на его руку. - Позвольте мне пойти с вами.
Он качает головой, закрывая лицо свободной рукой, и ты чувствуешь, как он дрожит.
- Полноте, Дориан, - шепотом говоришь ты.
Он плачет сильнее прежнего.
Так вы и сидите, пока часы не бьют шесть раз. Он рыдает, спрятав лицо в сгибе локтя, а ты молчишь и держишь его ладонь в своей.
До двенадцати часов вы приводите себя в относительный порядок и дожидаетесь посыльного с одеждой Дориана.
Он наотрез отказался возвращаться в дом.

***

На похоронах присутствуют три человека, не считая тебя и Дориана.
Высокий, грубоватый на вид мужчина, дрожащая и усохшая женщина с безумными глазами, и священник, кажется, совершенно равнодушно относящийся к происходящему.
После того, как гроб оказался в могиле, мужчина почти сразу увел безутешно плачущую женщину.
Священник ушел еще раньше.
Остались только вы с Дорианом.
Он не плакал, только смотрел пустыми глазами вниз, на темный гроб и держал тебя за руку.
Вдруг ноги его подкосились, и ты с трудом удержал его от того, чтобы он не свалился вниз.
- Пойдемте, Дориан.
Он покорно поплелся за тобой, и всю дорогу от кладбища до дома молчал, уставившись в окно кареты.

***

Закрыв за собой дверь, ты говоришь ему:
- Я уверен, она хотела бы, чтобы вы были счастливы, Дориан.
- Я не буду счастлив без нее, - отвечает он равнодушно.
Ты терпеть не можешь, когда люди смиряются, хотя сам уже давно почти смирился.
Как-то само собой, получается ухватить его за лацканы пальто и прошептать в лицо:
- Вы будете счастлив, Дориан, будете! И влюбитесь еще не раз. Пожалуйста, попробуйте ее забыть, - умоляешь ты.
- Я не смогу.
Ты целуешь его. На этот раз никто из вас не пьян.
Он не отвечает и даже не закрывает глаза. Ты видишь в них чувство. Хоть какое-то чувство. Пусть даже изумление. Они не безразличны больше.
Он обнимает тебя за шею, прижимается к тебе сильнее и приоткрывает рот.
Ты готов прошептать «спасибо», неизвестно к кому обращенное, но он опережает тебя, говоря:
- Помогите мне забыться, Бэзил.
Ты осознаешь, что всего лишь замена, но остановиться не в силах.
Он подставляет шею, продолжая тебя обнимать.
Ты целуешь нежно, осторожно, едва касаясь кожи. Он же святыня.
Некстати всопминаются слова Генри о том, что только святых вещей и стоит касаться.
Он вплетает пальцы в твои волосы, выгибается, а ты так некстати чувствуешь что-то соленое на своих губах.
- Дориан, почему вы плачете? – спрашиваешь ты, тяжело дыша.
- Не знаю. От счастья, может быть, - тихо отвечает он.
Ты сцеловываешь слезы с его щек и он улыбается, впервые за долгое время.

@темы: fanfic

---

[здесь никого нет.]

Впервые за долгое время выкладываю фанфик с сюжетом (пусть и бредовым) и с подразумевающимся продолжением. Так что мне важно услышать честное - стоит или не стоит продолжать?
Название: Второй шанс.
Автор: Obsidianus
Пейринг: Бэзил/Дориан
Рейтинг: (сейчас - PG, а насчет "дальше" обещать ничего не буду)
Тип: дженослэш
Предупреждение: ООС, а еще Дориан Грей благополучно жив, ему 98, на внешности, как вы понимаете, это никак не отразилось, а Бэзил - призрак.
1.
Продолжение.

запись создана: 17.02.2010 в 21:09

@темы: fanfic

---

На свой страх и риск.

[здесь никого нет.]

Драббл.
Дориан/Бэзил.
Сцена с поцелуем.
В нем было два начала, но даже не мужское и женское, а что-то от бога и дьявола, что-то темное на фоне яркого белого света, то, на что слетались люди. И ты.
Ты первый это заметил, и первый запечатлел, а значит, имеешь на него права.
Ты - его создатель.
Он удивлен, он на миг становится тем Дорианом Греем, что на портрете, но потом в его глазах появляются привитые Генри пороки - и это сладко, так сладко и необычно видеть - опустившийся бог, капризный черт, невинное дитя. Он - все.
Это дико - чувствовать его поцелуи, но ты же имеешь на него права, имеешь!
И ты так давно хотел этого.
Ты бормочешь, что не требуешь благодарности, но мальчик одурманен опиумом, глаза его блестят, и губы так близко, а тебе они снятся каждую ночь. Никто бы не удержался - да никому и в голову не придет удерживаться от любви с дьяволом, красивым как бог и с прогнившей душой.
Его губы горячие и их тепло ты чувствуешь на своей шее.
Этот жар стремительно опускается от шеи вниз, дурманит, и, боже, тебе не понять, как можно быть таким порочным и безнравственным ангелом.
Ты выдыхаешь воздух сквозь зубы и молишь о благоразумии, но Дориан так близко - твое творение, твой бриллиант, и ты не в силах удержаться.
Когда он позировал тебе день за днем, ты смотрел на его губы и в твою голову почему-то лезли мысли, какие они, эти губы, на вкус.
Теперь тебе представился шанс это узнать.
У тебя вырывается хрипловатое, полубезумное, тихое:
- Дориан...
И твои губы накрывают его - слишком быстро, чтобы сполна почувствовать и насладиться.
Он не обнимает, но и не отталкивает. Ты с ужасом понимаешь, что ты - один из многих, не более того.
Но, тем не менее, руки, обжигающие твою шею, губы, волнующие тебя, становятся отвлекающим фактором, и со всем остальным ты решаешь разобраться потом, после.
Он смотрит на тебя сверху вниз, как и подобает таким юным богам, только что осознавшим свою власть.
Его руки мягко ложатся на твои плечи, и благодаря этому ты отказываешься от всяких норм и приличий. Ты готов ему подчиняться, что бы он тебе не сказал.

А энцу я не пишу, не пишу я энцу)
Хотя, все может быть.

@темы: fanfic, slash

---

Мой маленький вклад...

[Психованный блондин в черном капюшоне ищет Доктора]

Название: Dorian Gray and Basil Hallward
Музыка: Ultima Thule - Runaway
Автор: Я

@темы: video

---

[Dorian Gray Community]

С Днем Святого Валентина всех участников! Спасибо, что вы есть, что радуете своим творчеством и вкладами в сообщество!
Это пост для поздравлений, обмена впечатлений от просмотра фильма в кино и просто флуда.

---

[Jette]

Вот так я сегодня в кино сходила)
Еще порывалась содрать афишу с кинотеатра, но с моим ростом у меня просто не было шансов до нее допрыгнуть

@темы: фильм, Ben Barnes

---

"Аполлон", ДГ/АД, PG-13

[Diana Verner]

Название: Аполлон
Автор: Диана Вернер
Пейринг: Дориан Грей/Альфред Дуглас
Рейтинг: PG-13
Жанр: кроссовер... и фап флафф?
Посвящение: написан на заказ для  Cry_to_Heaven

Буквы

Когда Дориан прогуливался по Пиккадили, он часто ловил на себе эти жадные и призывные взгляды. «- Не желаете развлечься, сэр?» Он отлично знал, что был для них желанным клиентом… Молодой элегантный джентельмен с божественно прекрасным лицом - будто с картины великих мастеров. Да, с картины. По губам Дориана скользила едва заметная усмешка, и он шёл дальше. Это было скучно... Двое каких-то деревенских мальчишки – по соверену за каждого. Слишком простой вкус. Впервые испытать удовольствие эллинистической любви нужно с Аполлоном, а не с каким-нибудь курчавым Ганимедом из Восточного Сассекса.

***

- Приём просто потрясающий, тетушка, я не перестаю восхищаться вами и вашим умением собирать в своём доме самых талантливых молодых людей со всей Британии!
- Вы льстите мне, дорогой Дориан… Но, пожалуй, это одна из причин тому, что вы всегда мой самый желанный гость!
- Я опасаюсь, что скоро мои лавры перейдут к кому-то другому… Столько достойных кандидатов. Например, новый… ммм, ученик Бэзила, кажется, очень талантлив, а главное очень нравится дамам?
- Да, вы правы. Мне кажется, что он мог бы достичь больших высот в живописи… особенно следуя советам мистера Холлуорда. Весь Париж в восторге от его работ – и это, несомненно, заслуженная слава.
- Полностью согласен. У вас очень тонкий вкус к истинной красоте, тётушка. И ваша гостиная - одно из многих тому подтверждений… Вы сознаетесь, кто этот молодой человек, которого вы сейчас отдали на растерзание леди Редли?
- Ах Дориан, простите мою бестактность! Пойдёмте, я представлю вас. Это младший сын маркиза Куинсберри, очень талантливый молодой человек, увлекается поэзией и готовится поступать в Оксфорд. Он совсем недавно прибыл в Лондон, и ему нужны друзья. Вы ведь позаботитесь о нём, Дориан?
- О, разумеется, тётушка.
- Знакомьтесь… Лорд Альфред Дуглас.

***
Как заметил лорд Генри, Дориан и Альфред «быстро спелись». Уже через пару недель их повсюду видели вместе. Альфред, юноша надменный и гордый, по-детски обожал Дориана, хотя и старался это скрыть. Уже при первом знакомстве Дориан про себя отметил, что завоевать доверие юного лорда Дугласа будет не так уж сложно. Нужно было всего лишь как можно больше льстить его самолюбию и тщеславию («Ах, это прекрасные стихи, Альфред!») и его самолюбованию и гордыне («У вас такие правильные, точёные черты лица, что рядом с тобой я чувствую себя просто деревенщиной»).

Иногда Дориан ловил себя на мысли, что чувствует что-то вроде ревности к Альфреду… Альфреду, который был его моложе, имел благородное происхождение и был безукоризненно красив. Дориан подолгу разглядывал его ангельское лицо, его шелковистые золотые локоны, тонкие, казавшиеся хрупкими запястья, стройные ноги – и не мог найти в юноше ни одного изъяна, как в первоклассном чистопородном жеребце. Но, будучи сколько угодно норовистым, Альфред был в то же время юн и наивен и был готов есть яблоки из его рук.

***
У Альфреда быстро вошло в привычку приезжать к Дориану после ужина и допоздна засиживаться в кабинете хозяина за бокалом джина. Дориан был не против того, что Альфред сам стремился проводить с ним наедине как можно больше времени, но, увы, привычка лорда Дугласа часами говорить о собственной персоне была очень утомительной, учитывая, как легко юноша мог игнорировать все намёки… Например, он совершенно не чувствовал неловкости, когда Дориан подолгу смотрел на него, не отрываясь, и, видимо, считал это совершенно естественным. Так же, как и нескромные комплименты его красоте и сравнения со многими античными героями, чья репутация, согласно мифам, была очень сомнительной по нынешним меркам.

- …Вы знаете, моя матушка пишет, что мне не стоит проводить много времени в вашем обществе. Она говорит, что ей стали известны какие-то слухи о неких ваших «сомнительных связях с недостойными людьми». Представляете, она так и пишет: мне говорили о его «сомнительных связях с недостойными людьми». Поразительно, какие гадости способны выдумать люди из-за своей зависти!.. Дориан, скажите, а вы будете на скачках в Эскоте?
- Ещё не знаю, возможно. А вы?
- Наверное. Отец ни за что этого не пропустит… Он поставил целое состояние на Аполлона, своего нового жеребца.
- Так Ваш отец увлекается лошадьми?.. Странно, но я почему-то так и думал. – Дориан улыбнулся каламбуру, который мысленно составил: «Выходит, я собираюсь увести у его отца лучшего жеребца».
- О, да, лошади – его главная страсть… Забавно, что вы догадались.
- А вы тоже любите скачки? – Дориан пристально посмотрел на своего гостя, даже не пытаясь скрыть похоть во взгляде.
- Не знаю… нет. – Альфред осёкся и отвёл взгляд.

Дориан понял, что ему наконец-то удалось заставить юношу почувствовать некую опасную двусмысленность их встреч, и решил ни в коем случае не упускать эту возможность. Не пытаясь нарушить неловкую паузу, он медленно и с самым невозмутимым поднялся со своего места навстречу гостю, наполнил их бокалы джином, протянул один Альфреду и сел так близко к нему, что их колени почти соприкасались. И в завершение «по-дружески» обнял его за плечи.

- Отчего нет, Альфред? – с самой невинной улыбкой продолжил Дориан. – Многие находят, что это развлечение может быть очень… упоительным. - Дориан положил руку на бедро юноши, не оставляя тому шанса думать, что речь действительно может идти о спорте.

После секундного замешательства Альфред на одном дыхании выпалил:
- Простите меня… мне пора идти. Уже поздно. – Юноша сделал робкую и неуверенную попытку освободиться от объятий.
- Вовсе нет. Не обижайте меня, вы же только пришли. – Дориан удержал его, мягко, но твёрдо. – Не бойтесь, Альфред… Вы же не думаете, что я когда-нибудь стал бы к чему-то вас принуждать?
- Нет, я вовсе ничего такого не думаю… Но правда лучше будет, если я уйду.

Этого нельзя было допустить. Дориан понимал, что если лорд Дуглас уйдёт сейчас, то назавтра о пережитом им волнительном эпизоде будут знать его матушка, тётушка или ещё бог весть какая бабушка. Что в конечном итоге кончится тем, что они убедятся в своём мнении насчёт «сомнительной репутации м-ра Грея», и он в следующий раз увидит Альфреда разве что после того, как тот окончит Оскфорд. Увы, в отличие от него, в 23 года Альфред будет выглядеть самое меньшее на 23 года, так упустить настоящий момент совершенно недопустимо.

Дориан на мгновение отстранился от Альфреда, чтобы создать для юноши иллюзию свободы. Он с нежностью посмотрел на своего гостя – на его прекрасном лице легко читались все испуганные колебания между сильным влечением к новому, запретному, манящему и столь же сильным страхом перед этим.

- Вы очень красивы, Альфред… я по-настоящему очарован вами, - Дориан чуть наклонился к нему и острожным, мягким движением убрал непослушный локон с его лба, бережно коснулся кончиками пальцев его нежной щеки.

- Дориан, вы не можете… не должны говорить мне… такие вещи. Вы мой друг, и мы… мы не должны…

- Не должны? Да, вы правы. Вы ещё очень молоды, но очень верно рассуждаете… Скажите, Альфред, сколько вам лет?

- Вы же и так знаете? Восемнадцать. – Альфред выглядел растерянным.

- Восемнадцать… А через 10 лет сколько вам будет?

- Через десять лет?.. Двадцать восемь.

- Разумеется, двадцать восемь. И когда вам будет двадцать восемь, скажите, вы будете вспоминать себя в юности? Себя восемнадцатилетним, юным, полным сил и прекрасным, как Аполлон?

- Наверное, да… буду.

- И скажите, когда вам будет двадцать восемь, вам будет не жаль, что вы не насладились сполна своей юностью, своей красотой, потому что вы не должны были этого делать?

- Я… я не знаю.

Несмотря на высказанную ложную неуверенность, во взгляде юноши Дориан ясно прочитал его настоящий ответ: «Да, я до ужаса боюсь не успеть насладиться своей юностью». Впрочем, убедиться в этом было очень просто. Дориан обнял Альфреда за талию и поцеловал. Юноша уже не пытался сопротивляться. По его готовности отдаться в чужие объятья, по тому, как он покорно раскрыл губы для поцелуя, как с легкостью положил руки ему на плечи и запустил пальцы в волосы – Дориан понял, что Альфред совершенно уверен в своём ответе.

***

Дориан потерял счёт времени, наслаждаясь юным телом Альфреда, предоставленным в полное его распоряжение. Он целовал и кусал его податливые губы, нежную шею (на светлой коже почти сразу проступали розоватые следы от укусов), расстегнув рубашку, добрался до его чувствительных сосков. Альфред с готовностью принимал его ласки, сладко выгибаясь навстречу пальцам и языку Дориана, и чуть слышно постанывал.

По затуманенному удовольствием взгляду Альфреда Дориан понял, что пришло время перейти к более откровенным ласкам, и потянулся к пуговицам на брюках юноши. Неожиданно Альфред оттолкнул его руку.

- Нет, - тихо, но требовательно сказал Альфред.
- В чем дело? – На секунду Дориану действительно показалось, что он теряет контроль над ситуацией.
- Я не хочу… прямо здесь. – Альфред чуть склонил голову набок и отвёл взгляд.

Дориан про себя усмехнулся и подумал, что ему следовало догадаться – Альфред ни за что не упустит возможность покапризничать.

- Давай поднимемся в спальню? – Дориану пришлось постараться, чтобы его предложение звучало как можно более вежливо и непринуждённо.
- Хорошо.
- Ты же не собираешься сбежать от меня? - поддразнил его Дориан, хотя понимал, что юноша уже никуда от него не денется.
- Сбежать? - Альфред улыбнулся. - Нет. Если хочешь, я останусь с тобой до рассвета.

@темы: fanfic, slash

---

Slow Fall || Apocalyptica - Path

[Cerberus]

Название: Slow Fall
Музыка: Apocalyptica - Path
Автор: theAmoretto
Дисклеймер: Не мое. Идея - Оскар Уайльд. Образы - Оливер Паркер.
Саммари: История падения одного человека.
Рейтинг: PG-13 за кровь и обнаженку.
Скачать: DepositFiles (75MB)



Перезалито. С лучшим звуком.

@темы: video, gen

---

[Cerberus]

Воплотилась безумная идея.)))
Критика приветствуется.))

Аудио: Shinedown - Lost in the Crowd
Автор: theAmoretto
Дисклеймер: Не мое. Идея - Оскар Уайльд. Образы - Оливер Паркер.
Саммари: PWP Дориана и Генри.
Пейринг: Дориан Грей / Лорд Генри Уоттон
Рейтинг: R (могло быть NC-17, но как-то, сдается мне, не дотягивает)

@темы: video, slash

---

[safe and sound]

странное видео

@темы: video